|
Гленарван и его спутники стояли у какой-то пустой хижины, разглядывая все это, в ожидании, когда вождю заблагорассудится дать о них какое-либо распоряжение. Тем временем толпа старух продолжала осыпать их бранью. Эти ведьмы, сжимая кулаки, подступали к «проклятым европейцам», выли и угрожали им. Несколько английских слов, сорвавшихся с их толстых губ, дали понять, что они требуют немедленной мести. Среди этих воплей и угроз леди Элен оставалась наружно спокойной, сохраняя полное хладнокровие, и героически держала себя в руках, не желая еще сильней встревожить мужа. Бедняжка Мери была близка к обмороку. Джон Манглс поддерживал ее, готовый отдать за нее жизнь. Его товарищи по-разному относились к этому граду брани и угроз: одни, подобно майору, оставались равнодушны, другие, как Паганель, едва сдерживали себя. Гленарван, желая избавить жену от натиска этих старых мегер, направился к Кай-Куму и, указывая на эту отвратительную толпу, сказал: — Прогони их. Маорийский вождь пристально взглянул на пленника, не удостоил его ответом, но, повернувшись к ревущим старухам, жестом велел им замолчать. Гленарван наклонил голову в знак благодарности и, не торопясь, вернулся к своим. В это время в «па» собралось человек сто новозеландцев: тут были и старики, и люди зрелого возраста, и юноши. Одни, мрачные, но спокойные, ожидали распоряжения Кай-Куму, другие предавались неистовому горю, оплакивая родственников или друзей, павших в последних боях. Из всех маорийских вождей, восставших по призыву Вильяма Томсона, лишь один Кай-Куму вернулся живым на берега своего озера, он первый оповестил свое племя о поражении, нанесенном повстанцам на равнинах нижнего течения Уаикато. Из двухсот воинов, выступивших под его начальством защищать родную землю, вернулось всего пятьдесят. Правда, некоторые из сражавшихся попали в плен к англичанам, но скольким воинам, распростертым на поле брани, уже не суждено было вернуться в родные места! Этим объяснялось глубокое отчаяние, охватившее туземцев по возвращении Кай-Куму. Слух о последней битве еще не доходил до них, эта весть поразила всех как громом. У дикарей душевное горе выражается обычно во внешних проявлениях. И вот родичи и друзья погибших воинов, особенно женщины, раздирали себе лицо и плечи острыми раковинами. Струилась кровь, смешиваясь со слезами. Чем сильнее скорбь, тем глубже ранение. Страшно было смотреть на этих окровавленных, обезумевших новозеландок. Отчаяние туземцев усугублялось еще одним обстоятельством, имевшим большое значение в их глазах: мало того, что их родич или друг погиб, но они не могли захоронить его прах в семейной могиле. А согласно верованиям маорийцев для загробной жизни необходимо, чтобы останки хранились у родственников. Туземцы кладут в удупа, что значит «обитель славы», не тленное тело, но кости, которые предварительно тщательно очищают, скоблят, полируют и даже покрывают лаком. Эти усыпальницы украшают деревянными статуями, на которых с точностью воспроизводят татуировку покойного. А теперь могилы будут пусты, не будут свершены погребальные обряды, и кости убитых будут глодать дикие собаки или они будут истлевать непогребенные на поле боя. Эти мысли увеличивали отчаяние. К угрозам женщин присоединились теперь, по адресу европейцев, проклятия мужчин. Брань усилилась, жесты стали более угрожающими. Крики могли смениться насилием. Кай-Куму, видимо боясь, что будет не в силах обуздать фанатиков племени, приказал отвести пленников в святилище, расположенное на другом конце «па», на площадке, заканчивающейся обрывом. Это святилище представляло собой хижину, примыкавшую к краю скалы в сто футов вышины. В этом священном доме туземные жрецы — _арики_ — обучали новозеландцев религии. |
