|
Да, и точно такая же доля выпала подчинённому лицу младшего. Но всё это, похоже, не создавало им особенных помех. Если большему что и мешало, так это то, что у него был меньший член, надо же так, тогда как у меньшего был более пышный, длинный, наполненный возбуждающим газом, и откуда что бралось, ведь под ним была сплошная грушевая каша, яблочный мусс, преданный земле. Где его источник, нет, не надо из-за этого сейчас же переворачивать всего этого тяжёлого парня (несмотря на относительную малость)! Сзади он тоже выглядит не лучше, а то и хуже! Там, сзади, где вход в прямую кишку, источник не может быть спрятан, потому что оттуда непрерывно вытекает пузырчатая тёмная жидкость, которую острой палочкой можно разбередить ещё больше, если немного продуть слив; белая задница юноши имеет решительно больше вида, для большего уж точно, чем лицо, которое изначально предназначалось для сигналов, свечения и угасания. Так как больший, это давно всем стало ясно, был в жизни постоянным прихвостнем меньшего, его великим фаном и вместе с тем его злейшим врагом, это заметно по всем жестокостям, которые тем не менее тут же переходят в доверительность между обоими, и может, думаю я, их не следовало хоронить вместе. Под землёй не так легко с кем-нибудь познакомиться, особенно если не подсуетился насчёт смены одежды. Но у них был всего один костюм для их равнения смирно, ну, по одному на каждого. Их тела для этого как будто срослись вместе, старая привычка ещё из детства, и дурное так и выступает из них в своём костюме дурня. Хорошему они друг от друга научиться не могут, у них нет ни одного таланта, который я могла бы обнаружить. Какая удобная, нетесная у них одежда, и кому какое дело, как там всё выглядит под ней. Оба сыты, как листья на ветке, но им хочется откусывать друг от друга всё больше, пока их белое великолепие окончательно не изойдёт на пересохшей, мешками укрытой от холода клумбе.
Они смотаны в один клубок, в разложенный костёр из мяса, сучья их конечностей торчат во все четыре стороны, их отверстия (и их лица тоже одно сплошное отверстие, заходи не хочу, рот больше не торвард, можно забивать, он теперь лишь жалкий привратник!) озарены светом, ибо это день, они блестят, как помытые окна, приветливые, круглые, так они зовут, вытянув губы, своего немого зрителя, Эдгара, в их бодрое двойное образование. Оно единственное в своём роде: почти жаль, что скоро нахлынут массы, и всё половинчатое, что больше не является целым (жалко красивых голов!), будет снесено. Безутешно. Уже этот Эдгар сделал шаг вперёд, чтобы примкнуть к вольной игре сильных, это, как всегда, мальчишеская игра, земля к земле, зола к золе, сигналы молодых мужчин будут поданы и снова погашены на бумажке, где стоят квоты попадания в прогнозе погоды, этому парни научились при жизни на поверхности, из видимого над ними пространства, где и студентка Гудрун Бихлер всё ещё висит и отчаянно тянет на удочке глаз ту крупную рыбу, вернее среднюю, зажатую между двумя рыбами-пилотами, которые должны были препроводить её в вечность, да их самих зажало в тиски собственного пола, — ту, значит, крупную рыбу, которая, наконец, не против стать добычей. Его божий дар, хорошо пронизанный кровью, имеющий такой тёмный и вместе с тем такой огненный окрас, правда, отчётливо дрожит, уставившись на Гудрун, и подаёт ей знаки, что готов вскарабкаться по Эдгару и дальше по стене, как дикая лоза, тогда как его владелец, вообще-то, лучше последовал бы (в доказательство, что он не пьян?) за отвязанной прямой линией, которая ни на чём не держится, за отвесом мрачной линии тени, которая заведёт прямиком в землю, где нет ничего и где его никто не ждёт, и чего ему там надо? Женщин освобождают, причём при помощи прибора, который может взбивать пюре, месить и тискать, мужчины, которые, вообще-то, предпочли бы сидеть в котле этого прибора, так, чтобы никто не хотел так уж сильно идологизировать их стремительно редеющее в войнах поголовье, но оба альпийских парня там, внизу, именно это и делают: крепко взбивают друг друга, как яичный снег, тискают и месят друг друга. |
