Касем внимательно изучал Сакину, не только глазами, но и сердцем. Когда она закончила, он спокойно сказал:

— Ты предана нам, Сакина. В твоей верности никто не сомневается.

Сакина взглянула на него с надеждой и промолвила:

— Да пошлет Всевышний тебе здоровье, господин! Ей-богу, я такая и есть!

— Я могу отличить, кто верен, а кто нет. Измена не поселится в моем доме, как это было в доме Рифаа. Камар! Эта женщина так же чиста, как и ты. Не надо думать о ней плохо. Она член нашей семьи, и я не забуду, что именно она принесла мне когда-то радостную весть.

— Но ведь она подслушивала, — ответила Камар, хотя в ее голосе чувствовалось спокойствие.

— Она не подслушивала, — улыбнулся Касем, — просто Господу было угодно, чтобы она нас услышала, как услышал Рифаа голос нашего деда. Господь благословил тебя, Сакина!

Сакина схватила его руку и принялась целовать:

— Моя жизнь принадлежит тебе, господин. Клянусь, ты победишь наших врагов и станешь главой улицы!

— Но я вовсе не хочу быть главой, Сакина!

Рабыня воздела руки:

— Боже, сделай, как он желает!

— Аминь!

Касем посмотрел на нее с улыбкой и сказал:

— Ты будешь моей посланницей, если понадобится. Будешь участвовать в нашем деле.

Лицо Сакины просияло, глаза загорелись, а Касем продолжил:

— Если судьба позволит нам распределить доходы от имения, как мы того хотим, ни одна женщина не будет обделена, будь то госпожа или служанка!

От изумления Сакина онемела.

— Владелец имения сказал мне, что имущество принадлежит всем его потомкам. А ты, Сакина, ему внучка наравне с Камар.

Радостная Сакина благодарно поклонилась Касему. С улицы донеслись звуки свирели. Кто-то крикнул:

— Лахита! Тысячу раз слава тебе!

Касем выглянул на улицу и увидел надсмотрщиков на конях, украшенных бумажными цветами. Люди приветствовали их возгласами и преподносили им подати. Затем надсмотрщики направились в пустыню, чтобы по обычаю праздника устроить соревнования — скачки и борьбу на палках. Как только процессия скрылась, на улицу вышел Аграма. Он шатался из стороны в сторону от хмеля. Касем улыбнулся, увидев юношу, который у них считался одним из самых преданных и надежных. Он следил за ним. Аграма стал посреди улицы бродяг и выкрикнул:

— Вот такой я богатырь!

— Эй, король бродяг! — посмеялись из окна дома в квартале Рифаа.

Аграма поднял красные глаза к окну, откуда раздался голос, и заорал заплетающимся языком:

— Пришел наш черед, цыгане!

На его слова во всем этом шуме, гаме, музыке и пении обернулись и мальчишки, и пьяные, и накурившиеся гашиша. Вдруг кто-то крикнул:

— Вы слышали, что он сказал? Пришел черед бродяг! Не хотите послушать?

Едва держащийся на ногах Аграма прокричал:

— У нас общий предок, и имение он завещал всем! С надсмотрщиками будет покончено! — и затерялся в толпе.

Касем вскочил, схватил накидку и спешно вышел из комнаты.

— Да будет проклято вино! — проговорил он.

77

— Не показывайтесь на людях, когда вы пьяны! — серьезно и строго сказал Касем. Он сидел у подножия скалы Хинд, и взгляд его скользил по лицам близких товарищей: Садека, Хасана, Аграмы, Шаабана, Абу Фисады и Хамруша. За его спиной гора упиралась в небосвод, на котором вспыхивали первые звезды — предвестники ночи. В пустыне было безлюдно, только на южной ее окраине стоял, опершись на свой посох, одинокий пастух.