— Белок в крови сворачивается при сорока двух градусах и всё. Привет. А температура от того, что организм борется с раздражителями и в этой борьбе никогда не останавливается, — произнося это, Якушин выглядел очень серьёзно и совсем взросло, я так и представила его в белом халате и стетоскопом через шею.

Петров задумался, я тоже, а Марков строго и по-деловому сказал:

— Тогда давай быстрее натирать, а то снег весь растает. Ща, только очки сниму.

И я послушно полезла на печь, легла и прикрыла глаза.

— Если мы это будем делать прямо на кровати, — послышался деловой голос Маркова, — то всё кругом будет мокрое. Давай, может, на пол его?

— Давай, — согласился Якушин.

Послышалась невнятная возня. Видимо Амелин сопротивлялся, и ребятам пришлось разбудить Герасимова, чей недовольный и ничего не понимающий голос вскоре присоединился к остальным.

— Держи за ноги, — приказал ему Марков. — Как следует, держи.

— Пусть Петров держит, а я лучше уши девочкам зажимать буду, — глухо отозвался Герасимов. — Мне одно фингала достаточно.

— Дурак, это не шутки, — закричал на него Якушин. — Держи и всё. А то я эту кофту с него никак стащить не могу. Мокрая насквозь.

— Блин, — выругался Герасимов. — Мне неудобно.

— Да сними ты уже, свой Рамштайн, нафиг. Он тебе мал.

Они снова усердно запыхтели, и тут вдруг Марков как воскликнет:

— Фигасе!

— Мать моя женщина, — вторя ему, медленно проговорил Герасимов. — Больной придурок.

— Никогда такого не видел, — в голосе Якушина тоже слышалось удивление.

— Погодите, чего там? О, боже! — присоединился к ним Петров.

Я хотела уже высунуться, но в ту же секунду раздался ужасный душераздирающий вопль. Никогда не слышала, чтобы люди так кричали. Жалобно и дико, словно из него изгоняли дьявола. И я в страхе моментально забралась под подушку, но и через неё было всё слышно.

Амелин то сыпал отборными ругательствами, то трогательно умолял «пожалуйста, не надо», то просто истошно орал. Проснулась Сёмина, и Петров принялся заговаривать ей зубы, чтобы она не слушала и не смотрела.

Скорей всего экзекуция длилась не дольше пяти минут, но мне это время показалось бесконечно долгим. Амелина было очень жалко, тем более я остро чувствовала свою вину, что потащила его через это дурацкое поле.

Под конец он, видимо, совсем обессилел или привык и сдался, потому что стало почти тихо, только Сёмина горестно всхлипывала.

Потом я слышала, как его подняли и положили обратно в кровать, и как Герасимов обозвал Амелина сильной скотиной, и что с первого взгляда этого не скажешь, а Марков похвалил себя за то, что предусмотрительно снял очки и Якушина за то, что «вырубил его».

После этих последних его слов, я так возмущенно подскочила, что даже стукнулась головой о потолок. Натянула, наконец, джинсы и спустилась вниз.

— Вы чего тут устроили?

На полу, посреди комнаты, растекалась огромная талая лужа с кусочками льда.

— Всё нормально, — Марков тоже был весь мокрый. Они все по уши были мокрые. — Чего вылезла?

Амелин лежал под простынкой на кровати, с закрытыми глазами, мертвенно бледным лицом, мокрыми прядями, спадающими на лоб, и напоминал уснувшего ангела.