Рожер понял, что новое приобретение значительно повысит его престиж. На Западе искусство оружейников не стояло на месте, а потому пропасть между сеньорами, которые могли покупать самое дорогое снаряжение, и теми, кто воевал в отцовских доспехах времен битвы при Гастингсе, постоянно расширялась. До сих пор он считался младшим рыцарем, но теперь обладание боевым скакуном ставило его на одну доску с графами и герцогами, несмотря на отсутствие латных штанов.

С едой тоже было плохо. Турецкие правители столь основательно отучили сирийцев запасать зерно, что и крестьянам, и их освободителям приходилось рассчитывать только на урожай этой осени.

Конечно, по законам военного времени зерно можно было просто реквизировать, но в этой незнакомой гористой стране, где говорили на непонятном языке, отыскивать тайники, устроенные обитателями деревушек, было очень нелегко. Поскольку Рожер считался хорошо вооруженным рыцарем, его освободили от неприятных обязанностей фуражира. Хотя суссекская сентиментальность давно его оставила, но при виде разрушенного крестьянского дома он мрачнел. Из-за таких порядков только увеличивалось число турецких шпионов и голодающих, которые убегали из лагеря, переправлялись через реку и просили милостыню у случайных прохожих. Граф Блуазский как-то ухитрялся ежедневно выдавать каждому по горсти зерна, но цены на мясо и прочее продовольствие достигли в лагере фантастических размеров. Однако у иных паломников еще осталось золото, полученное от щедрот византийского императора.

В середине месяца совет вождей призвал всех обозников, женщин, чиновников — в общем, все лишние рты — покинуть лагерь и отправиться на зимовку в греческие города или ближайший порт Святого Симеона. У Рожера это распоряжение вызвало смешанные чувства. Он не разлучался с женой со дня свадьбы и при мысли о расставании покрывался холодным потом. Но она все худела и худела, а от промозглой сырости, царившей в хижине, ее мучил кашель. К счастью, она так и не зачала ребенка. Рожер отослал жену в порт. Ее сопровождали госпожа Алиса и два заболевших арбалетчика. Чтобы дотянуть до весны, у них было десять золотых. Себе же Рожер оставил лишь горсть мелких медных монет, которые какой-то ловкий грек сумел покрыть серебряной амальгамой. Однако местные купцы хорошо знали константинопольские подделки, на удочку не попадались и принимали их по цене меди. Ехать было не на чем, и Анне пришлось идти пешком. Рожер ощутил угрызения совести, глядя вслед двум благородным дамам, бредущим по каменистой равнине с узелками в руках. Впрочем, за последний год все паломники изрядно опустились, и даже герцог Нормандский частенько ложился спать голодным…

Они встретились с кузеном Робертом на берегу реки и принялись обсуждать положение.

— Не вижу никакого смысла сидеть здесь, — заявил Рожер. — Зачем понадобилось начинать осаду на пороге зимы? Это мой первый поход, но я всегда думал, что войска отправляются на зимние квартиры самое позднее в ноябре. Война связала нас с турками одной веревочкой: мы не можем победить их, а они не могут прогнать нас.

— И тем не менее смысл есть, — понизив голос, возразил Роберт. — Ты даже и не догадываешься, как плохи дела. У наших вождей трясутся поджилки: если они нас распустят, весной от войска и следа не останется. Ничто так не объединяет развалившуюся армию, как постоянная близость противника; именно поэтому они не могут позволить нам отойти на зимовку.

Рожера поразил пессимизм обычно столь жизнерадостного кузена.

— Думаешь, что-нибудь изменилось за последние два месяца? — продолжил он. — К туркам продолжают поступать обозы с продовольствием, они пропускают их через ворота Святого Георгия, а лошадей выгоняют пастись у городской стены.