Изменить размер шрифта - +
Он вампир.

– А вампиров не бывает?

– Не бывает. Что случилось с невестой?

– Внешне – ничего. Но весь ее, прости за натурализм, ливер стал золотым. А самое неприятное то, что люди ее не похоронили, ее растащили по частям, переплавили и, видимо, распродали.

– Господи Иисусе… – пробормотала Элис. – Это, по‑моему, чересчур даже с учетом обстоятельств. Подожди, а детей что, тоже – на кол?! Они же маленькие…

– Я так понимаю, ты имеешь в виду не техническую, а моральную сторону проблемы?

– Курт, как ты можешь смеяться?

– Детей он сначала убил, а уж потом… н‑да. Ты не приняла так близко к сердцу его признание в том, что детей убивают и сейчас. Он же рассказывал тебе об этом, мол, мы убиваем тела, но не души. Души бессмертны. Элис, Драхен мстил за предательство, и мстил в духе своего времени, а время было жестокое – уж об этом‑то ты должна знать. Я полностью понимаю его и оправдываю, надеюсь, ты – тоже. Какие‑нибудь твои поступки могут показаться нашим потомкам через пять столетий не менее чудовищными. Речь не об этом, а о том, что он с тех пор не изменился. Что бы там между вами не происходило, будь осторожнее. Средневековая мораль, простая с виду, на деле очень сложна, и не дай бог нарушить какое‑нибудь правило. Ты, я надеюсь, еще ничего ему не обещала?

– Н‑нет…

– Ни в коем случае не клянись ему ни в чем, и ничего не обещай.

– Подожди, Невилл что – мертвый?!

– Живее, чем ты или я. Он стал бессмертным.

– Не‑мертвым?

– Элис! – рявкнул Курт. – Ты можешь думать о чем‑нибудь, кроме фильмов с Лугоши? Я тебе еще раз повторяю: Драхен – личность во многих отношениях положительная, но со странностями.

– Ты думаешь, я в этом сомневаюсь? – Элис аккуратно поставила чашку на блюдце. – Он лучше всех, кого я знаю.

Она могла бы добавить еще, что верит Невиллу, как верят в Бога, могла бы рассказать о пяти прошедших днях, о могуществе и человечности, о бесконечной доброте и понимании, о любви… но побоялась не найти правильных слов. А Курт – не Невилл, он не умеет видеть душу.

О чем тут говорить? Слова все только испортят. Ее принца предали и убили, а он отомстил за себя – это же так понятно! Крылатый способен на чудовищную жестокость, – так сказало Солнце…

Неужели – то самое солнце, что скоро уйдет за невидимый горизонт?

Элис захотелось прямо сейчас отправиться на Змеиный холм, увидеть принца, сказать ему, спросить…

Его убили люди, которым он верил.

– Ему было шестнадцать лет, – серьезно произнес Курт, – намного меньше, чем тебе или мне.

– Ты что, мысли читаешь?

– У тебя они на лице написаны. Но, знаешь, я думаю, в жалости Змей не нуждается. У него было пятьсот лет на то, чтобы жалеть себя в свое удовольствие.

Да, все правильно. Ее романтическая любовь – детская, придуманная: рыцарь из тьмы и теней, у ее бога черные крылья. А вот и нет! Элис и не хотела, а улыбнулась, вспоминая безлунную ночь, блистание крыльев и россыпи алмазных искр от призрачных перьев.

И все же, что‑то было не так, что‑то она забыла, важное, или не очень…

Хотя, раз забыла, значит, не стоило и помнить. И к замку идти сейчас не имеет смысла – закат наступит часа через два. Крылатый говорил об этом, говорил, что прячется от заката и от рассвета, и он не отражается в зеркалах, и, странно, как можно было не заметить, что у него нет тени?

– Как ты сказал? – переспросила она. – Как ты назвал Кощея?

– Андэдом. Это, Элис, такое американское слово.

Быстрый переход