И чего мне стоило самому использовать имя светлого рыцаря, сразу, как только он назвал его? Помутнение нашло – от любви, не иначе. Пощадить убийцу, и ладно бы, кого приличного, а то ведь даже не дворянина!

Проклятый Бантару успел закрыть поэк со стороны Срединного мира, оставив только один выход – на Межу. А там тоже был закат. Время в пузыре не стоит на месте. Я надеялся, что Свет Владычицы, в том состоянии, в каком он пребывал сейчас, не сможет встретить нас на выходе в Идир, но надежда была… так себе. Убить Бантару я не могу, для этого надо быть Владыкой, и чудом было бы для нас успеть добраться до выхода прежде, чем Бык восстановит силы. А еще один бой с ним – перебор даже для меня.

Однако, ситуация – хоть сейчас в анекдот. Рядом со мной светлый рыцарь, идиот, выбалтывающий свое имя первому встречному. На заднем сиденье – другой рыцарь, отец того паренька, который выстрелит в спину моему еще не родившемуся сыну. Одно утешает: его сын тоже еще не родился, так что не все потеряно. И Элис, у которой хватило ума представиться моей лонмхи. Обидно, что наказать Садовницу я могу и не успеть.

Зато посмотрю, как выглядит заходящее солнце.

Машина, островок тверди в хаосе пузыря, пронеслась через пуповину.

И Бантару встретил нас на выходе.

Ему повезло. Сияющая будет довольна…

“Ситроен” вылетел на асфальт. На ровную полосу шоссе, вдоль которой очень скоро замелькали дорожные знаки, деревья, столбы. За машиной с душераздирающим воем неслись рыцари в черном и стая чудовищ, кто‑то вспыхивал под лучами невидимого солнца, кто‑то исчезал в языках пламени, но хотелось верить, что кому‑то удалось и спастись.

Мелькнул и исчез позади полицейский автомобиль. Курт глянул на спидометр, – стрелка слилась в круг на циферблате.

Но почти сразу скорость упала, и, выехав на обочину, “ситроен” замер.

Ничего не осталось в Драхене от недавнего красавца. Обтянутый кожей скелет шевельнулся в кресле рядом с Куртом, только голос еще был прежним: сильный, с нотками брезгливого пренебрежения.

– Дальше сами, – обронил Змей.

Он открыл дверцу, но Курт не собирался сидеть, сложа руки, и ждать, пока его несостоявшегося убийцу сожжет заходящее солнце. Места были знакомые, впереди, метрах в ста, под дорогой проходила дренажная труба. Черный властелин, или как его там, и пискнуть не успел, только слабо трепыхнулся, когда Курт сгреб его в охапку и, обойдя машину, сунул в предупредительно распахнутый Вильгельмом багажник “ситроена”.

Так‑то лучше.

Легким он оказался, Крылатый Змей, как будто кости у него, как у птицы, были трубчатыми. Но все‑таки хорошо, что под лучами солнца его высочество впало в оцепенение, потому что, будь он в силах защитить попранное таким обращением достоинство, мало не показалось бы обоим. И комсомольцу, и феодалу.

В трубу, сырую, холодную и просторную – хоть на машине езди – втащили скорее призрак, чем человека. Драхен стал полупрозрачным, как его крылья, и на глазах таял: темнота уже не спасала. Но теперь‑то, в относительно комфортных условиях, Курт знал, что делать.

“Старший Гюнхельд сотрет память о нем, и никто из живых более не вспомнит о Змии‑под‑Холмом, чудище премерзостном”.

– Нож, – он протянул руку, и Вильгельм отдал свой стропорез.

Курт хотел перекреститься, но передумал. Сделал на запястье аккуратный разрез, невольно втянув воздух сквозь сжатые зубы – больно, блин! – и обнял Драхена за плечи, приподнимая, чтобы было удобнее. Первые мгновения ничего не происходило, только кровь, стекая на губы и подбородок Змея, исчезала: то ли испарялась, то ли впитывалась прямо в кожу. А потом – Курт вздрогнул, – руку пронзило новой болью. Острые тонкие клыки впились в запястье.