Он сам не понимает, о чем говорит, но его слова бьют по больному, и от внезапной вспышки негодования я так и вскипаю, не в силах сдержаться:

— Лучше бы твоя мама сделала аборт, когда узнала о своей беременности, ты, идиот ненормальный! — ору в сердцах, хватая диванную подушку и запуская ей в обалдевшего парня. Тот даже не успевает прикрыться, и та впечатывается в его идеально красивое лицо…

— Зачем ты это сделала? — рычит он, отпинывая подушку в сторону и порываясь в мою сторону. Лицо злющее, аж страшно… Подхватываю Ангелику и выставляю ее перед собой на вытянутых руках, подобно животворящему кресту, способному отгонять злые силы.

— В Китае убийство панды карается смертью, — выдаю очередной факт, едва борясь с желанием зажмурить глаза.

Юлиан замирает в двух шагах от нас, пристально глядя в глаза моей дочери. Вроде как преодолевая силой мысли преграждающий дорогу барьер…

И тогда Ангелика улыбается. Сучит ножками и тянет ручонки в его сторону…

Юлиан отступает…

шаг…

другой…

третий.

— Два дня, — цедит он сквозь стиснутые зубы, подхватывает ветровку и выбегает из квартиры.

— Боюсь, двумя днями ты не отделаешься, — отвечаю захлопнувшейся двери. — Даже и не надейся!

Теперь, когда я одна в квартире, можно и пошалить немного: я о том, что можно запихнуть в стиральную машинку и постирать вещи Анжелики, разобрать наши сумки, используя вместо шифоньера… журнальный стеклянный столик. Выставить на кухонной столешнице шеренгу из пластмассовых бутылочек различной модификации и дополнить все молокоотсосом.

Пусть этот эгоист поизвивается, подобно ужу на сковороде, при виде захваченной неприятелем территории.

От Алекса я знаю, что их мать умерла больше пяти лет назад, и вместе с ее смертью и без того непростой характер парня стал и вовсе непереносим.

— Не знаю, почему он стал таким, — говорил тогда Алекс с грустью в голосе. — Отец любил нас одинаково, пусть даже Юлиан и был неродным. Что с того? Любовь к матери автоматически распространялась и на ее сына. Однако брат воспринял ее замужество как предательство: до этого они были только вдвоем против всего мира — Юлиан и мама, а потом появился Адриан, оттянувший часть материнского внимания на себя. Я думаю, он так и не смог простить ему этого… А потом еще родился я: писклявый комок, требующий ее внимания и днем, и ночью без перерыва. Наверное, тогда Юлиан и возненавидел всех младенцев в целом… А еще запретил себе чувствовать: чувства делают нас ранимыми (он испытал это на себе), а быть ранимым он не желает никоим образом.

Не знаю, насколько все это верно, однако не доверять Алексу нет никаких причин: он сам натерпелся от брата и искреннее хочет пробиться сквозь его панцирь плохого мальчика.

Надеюсь, у него это получится… не без моей помощи, само собой.

Нахожу под кроватью парня кружевные женские стринги и с брезгливостью выкидываю их в мусорное ведро.

5 глава. Юлиан

Эта девица совершенно ошалела: заполонила мой дом своими вещами, словно так и должно быть. Рассовала их по всем углам — шагу ступить невозможно, чтобы не наткнуться на соски/бутылочки/памперсы/распашонки… Я уже не говорю о самом ребенке, вечно всем недовольном, ноющем существе, поминутно действующем на нервы,

— я даже смотреть на него не могу, не то чтобы пальцем прикоснуться. А эта Эмили вдруг заявляет:

— Если бы ты мог посидеть с ребенком хотя бы в течение часа, это бы сильно повысило мои шансы на успех.

— Посидеть с ребенком? — переспрашиваю, не будучи совершенно уверенным в услышанном.