— А мы не так плохо устроились, верно, Флора?

— Да уж. Очень даже неплохо. Могло быть куда как хуже… Мы могли просто погибнуть, утонуть.

Он обнял ее и привлек к себе. Она опустила голову ему на плечо. Он чувствовал запах ее волос. Внезапно горло у него сдавило — так бывало, когда он собирался заплакать. Впервые за всю свою недолгую, злую и бестолковую жизнь он был счастлив. Еще крепче обнял ее, прижался щекой к щеке. Она зарылась лицом ему в шею. Он сидел и тихонько баюкал ее в объятиях, а потом вдруг почувствовал, что губы девушки совсем близко. Тогда он еще крепче стиснул ее, ощущая, как податливо и покорно ее тело. Наклонился, поцеловал.

И тут вдруг его пронзила острая боль. Он вздрогнул. Боль была сосредоточена под ложечкой. Он опустил глаза и увидел, что из-за воротника ее свитера высовывается заляпанная известью рукоятка. И тут же понял, что это и для чего предназначено. И резко вскочил на ноги:

— Так вот он где, нож!.. Я вытащил тебя из канавы, накормил, обогрел, носился с тобой как с писаной торбой! Не сделал ничего плохого, а ты все это время ждала момента вонзить мне эту штуку в спину. Исподтишка!

Она тихо заплакала:

— Но я же… никогда не видела тебя прежде… Ты сам сказал, что сидел… в тюрьме. И я… откуда мне было знать… Может, ты замыслил что-то нехорошее…

Он взял сигарету, закурил, побродил по комнате. Он снова чувствовал себя несчастным, одиноким, покинутым всеми. Вечно в холоде, в голоде, вечно в дороге… Выглянул на улицу. Дождь, похоже, стихал. Он отбросил окурок, сел на пол, с отвращением сунул ноги в холодные липкие ботинки. Злобными и резкими рывками завязая негнущиеся шнурки. Затем, не сказав ей ни слова, сгорбившись, вышел в ночь.