В небольшой квартирке с коричневыми торшерами, желтым, льющимся с потолка светом и мягким диваном в центре комнаты.

Дэйн не знал, тряслись ли его руки от того, что он давно не был с женщиной, или же виной всему был мягкий блеск ее глаз, нежная улыбка и ласковое прикосновение чутких пальцев к небритой щеке, но дальше он едва себя контролировал. Старался не спешить, расстегивать одежду медленно, снимать ее аккуратно, целовать со вкусом, неспешно и с расстановкой. Старался не пропустить ни единого сантиметра пахнущей цветами кожи, раз за разом зарывался пальцами в густые волосы, исследовал каждый уголок сводящего с ума рта.

Но все же не удержался – с хриплым стоном взял ее там, прямо на диване.

Не сняв с себя ни рубашки, ни джинсов.

*****

За окном снова стучало по подоконнику. Но теперь не его одинокой снятой квартиры – ее квартиры.

Как давно он не нежился обнаженным на простынях? Не чувствовал, как спину нежно гладят женские пальцы, не любовался полуприкрытыми глазами и длинными ресницами и припухшими от покусывания губами? Не обводил подушечкой большого пальца розовато-коричневые ореолы сосков, не утыкался носом в теплую шею, не гладил золотистые завитки там…

Если рай существовал, то он настал здесь и сейчас.

Ему хотелось брать ее без остановки, каждый раз нежнее прежнего, пропитаться стонами насквозь, унести ее запах с собой в бесконечность, не отрываясь любоваться желтым цветом на зеленоватых радужках, утонуть в неге и никогда из нее не выбираться.

Чтобы чувства не пересилили, Эльконто откатился, лег на спину и закрыл глаза.

Прикосновения пальчиков неторопливо переползли с плеча на ребра, а затем и на шрам рядом с пупком.

- Как их много… порезов, повреждений, заживших ран…

Дэйн сковано улыбнулся, не открывая глаз. Смутился, что он такой… «коцаный». Лучшего слова не нашлось.

- Прости. Тебе, может быть, неприятно на это смотреть.

И не удержался, разлепил веки, опасаясь увидеть на ее лице скрытое отвращение. Но увидел лишь мягкую улыбку и застывшую во взгляде грусть.

Лера долго не отвечала. Осторожно касалась заживших ран и молчала. Подозрительно блестели в тусклом свете спальни зеленые глаза.

- Ты осторожней там, ладно? На своих войнах. Если не ради меня, то хоть ради себя.

- Конечно.

И он прижал ее ладошку к своей груди, в центре которой щемяще сжалось от осознания того, что кто-то волнуется.

Что в первый раз в жизни кто-то за него волнуется.

До трех ночи они сидели на том самом диване и смотрели телевизор.

Приготовленный на кухне попкорн, длинная белая футболка, открывающая стройные ноги, накрашенные бордовым ноготки на лежащих на пуфике ступнях и «Амели» на экране.

- Как! Ты не видел «Амели»?! Так давай посмотрим! У меня как раз есть диск.

Он был готов смотреть что угодно: комедию, ужасы, мультики – все, что бы она ни выбрала, лишь бы лежала на его груди ее спина, лишь бы чувствовать под пальцами шелк волос, лишь бы тонуть вдвоем в уютном островке посреди дождливой ночи со всполохами экрана, с запахом ее духов, с ощущением тепла в груди, когда от смеха трясутся хрупкие женские плечи, и украдкой слизывать остатки ее помады со своих губ.

*****

Она переплетала ему косичку, а он баловал ее огромными букетами цветов, конфетами и подарками.

Она учила его готовить блюда русской кухни, а он рассказывал ей об оружии. Она массировала ему плечи после ванной, а он ей розовые мягкие стопы, пока не добирался выше, задирал майку и со смехом заваливал на кровать.

Один раз он даже согласился станцевать в костюме зайчика – голый, с ушками на голове и с мешочком на пенисе. Тогда Лера смеялась так громко и долго, что у нее заболел живот.

Время от времени она спрашивала его: «Откуда ты взялся, такой чудной?», - а он в ответ молчал.