— Тащите все железное, что может звучать и греметь, — говорю я. — В горах так призывают гром. А нам очень нужна гроза. Сегодня. Сейчас.

Они переглядываются. Не понимают. Многие вообще не знают, что такое гроза.

— Надо отвлечь полицию, — объясняет Римус. — Надо, чтобы поднялась тревога. Чтобы они не знали, что делать и куда бежать, а мы в это время…

— Римус, — я стискиваю его руку, — спасибо. Но в СИНТ я пойду одна.

Мы почти деремся. Мы почти разругались навеки. Он хочет идти со мной, время утекает, а я не могу, не могу объяснить ему, что это мое, только мое дело!

Римус сотрясает кулаком. Я ловлю его на особо темпераментном жесте и, продлевая его движение, бросаю через себя, стараясь не больно уронить на асфальт.

Он молча поднимается. И долго не говорит ни слова.

— Ладно, — сообщает наконец, не разжимая зубов. — Тогда так… Я сделаю так, что СИНТ в эти часы вообще опустеет.

Светает. У меня в запасе остается час, не больше. В городе царит предрассветная тишина…

И тишина вдруг взрывается.

Они пришли. Их больше, чем я могла ожидать. Они несут с собой железные баки и крышки кастрюль, листы жести и цепи, наконечники шлангов и обрезки труб. В центре колонны едет Римус на веломобиле, и вся машина увешана большими и малыми колоколами. Римус вертит педали, я иду рядом и бью во все колокола, а вокруг творится невообразимое.

Ревут сирены с динамическим приводом. Грохочут жестяные банки, полные камней. Грохочут бочки, грохают цепи, бьет железный прут по обломку железной решетки — и вот из этого адского шума мало-помалу вырастает ритм.

«Мы идем» — слышится в этом ритме. И у меня по коже ползут мурашки.

— Мы идем!

— Жить своим ритмом! — кричит Римус в динамо-мегафон.

— Жить сво-им рит-мом! Жить сво-им рит-мом! — подхватывают люди вокруг.

Содрогаются стены домов. Летят разбитые стекла, не выдержавшие нагрузки. Город раздирается между восторгом и паникой. За окнами мечутся лица. На подоконниках подпрыгивают стаканы. Падают и бьются, добавляя звона в музыку нашего шествия. Я выбиваю синкопы по колоколам, вплетаясь в общий ритм особенным узором. Получается красиво, хотя слышу это, наверное, я одна.

— Давай! Вперед! Иди вперед к вершине!

— Я — не синтетик! — кричит в мегафон Римуса девушка, на секунду вскочившая на подножку веломобиля.

Римус широко разевает рот, чтобы сохранить барабанные перепонки.

— Я — не син-те-тик! — выкрикиваю я вместе со всеми, как клятву.

Римус еще что-то хочет сказать, но в мегафоне кончился заряд. Римус на минуту выпускает руль, левой рукой дергает за шнур — раскручивается динамка, мегафон заряжается снова.

— Дикая энергия! — кричит Римус. — Хей-го! Хей-го! Если ты с нами, ты дикий!

— Хей-го! — вторит толпа. — Ты дикий!

И этот крик подхватывает небо над нашими головами. Тревожно и радостно воют сирены мегафонов. Справа и слева, с крыш невысоких зданий к нам планируют, спускаются по тросам, зависают над головами толпы уцелевшие дикие.

Им надоело ютиться по подвалам, притворяться синтетиками, прятаться и дрожать. Они вытащили из тайников свои крылья, мегафоны, фонари, они кричат и переговариваются на птичьем языке, они вливаются в наше шествие: идут по крышам, по отвесным стенам, выстукивая ритм железными прутьями по решеткам балконов, по крыльям ветряков, по стеклу и по жести.