Мне кажется, что я вижу, как бьют прямые лучи света из ревущих, поющих мегафонов. И одновременно ощущаю, как содрогается земля под ногами и булыжники мостовой начинают подпрыгивать в своих гнездах. Во мне оживает ужас предков: землетрясение! Но в ту же секунду я вижу, как сдвигается крышка канализационного люка и оттуда до пояса вылезает крот — худой, сутулый, в темных очках, с огромным гаечным ключом в мосластой сильной руке.

Не слышно, что он кричит. Я читаю, как Лешка, по губам: мы с вами. Мы с вами. Мы с вами.

И наше шествие продолжается: по улице идет, грохоча, колонна взбунтовавшихся синтетиков, по крышам и стенам несутся дикие, по подземным галереям пробираются, сотрясая землю, кроты.

Я колочу по колоколам, вливаясь в ритм, растворяясь в нем, — и вдруг понимаю, что из похода-гремелки наше шествие превратилось в нечто большее. Ритм, родившийся в толпе, обрел собственную жизнь. И не мы ведем ритм — ритм ведет нас. Это мощный, веселый и безжалостный поводырь. Мы создаем ритмы, ритмы создают нас, человеческая река течет по улице, над улицей, под улицей, с каждым шагом становится больше, принимая в себя ручейки из соседних улиц и переулков, производя новую, тугую энергию, заражая своей силой и слабых, и отчаявшихся, и тех, чьи испуганные лица белеют за стеклами…

Я снова чувствую себя пикселем. На короткий миг.

Римус протягивает мне мегафон, я кричу:

— Освободи! Освободись! Будь свободным и добрым, как Солнце!

— Свободным! Как Солнце! — подхватывает толпа. — Хей-го! Хей-го!

— Ты сможешь! Ты сможешь! Энергия внутри тебя!

— Энергия внутри тебя!

Улица заканчивается. Ритм заливает теперь площадь, небо над площадью и фасады домов вокруг. Толпа идет, ритм раскачивается над нашими головами, как тяжелый, обитый сталью таран…

И навстречу ему выползает, неуклюже ворочаясь в русле улицы напротив, другой таран. Это полицейские — они в броне, у них щиты и дубинки, они колотят металлом о пластик и металлом о металл. Чужой ритм, уверенный и мощный, схлестывается с ритмом нашей колонны.

Удар.

Хочется присесть, зажав ладонями уши. На секунду меня охватывает страх, что вот сейчас из столкновения ритмов родится ватная убивающая тишина…

Тишины нет. Это мои уши, пораженные ударом, на секунду отказали. А ритмы сшибаются, пытаясь одолеть друг друга, сломать, заглушить.

— Свободным! Как Солнце!

— Повинуйся.

— Энергия внутри тебя!

— По-ви-нуй-ся.

Наш ритм живой и гибкий, в этом его сила. Ритм полицейской колонны не меняется, он устойчивый и монотонный — в этом его сила. Я вижу, как колонны замерли: между передними рядами пустое пространство — десять шагов. Барабанщики на железных баках и медных тазах — против барабанщиков на железных и пластиковых щитах. От страшной звуковой атаки подпрыгивают, кажется, камни мостовой…

Нет, не кажется. Кроты бьют снизу в чугунные крышки канализационных люков, и люки подпрыгивают. И камни танцуют. Дикие, захватившие все крыши вокруг площади, танцуют и прыгают на кровельной жести, и каждый их прыжок оборачивается раскатом грома. Я вижу, как синтетики во главе колонны ставят на землю свои бочки и тоже, по примеру диких, вскакивают на них ногами… Гремят, пытаясь подавить, одолеть, захлестнуть полицейских своей энергией, подчинить собственному ритму…

Римус оборачивается ко мне.

— Давай! — читаю я по губам. — Делай свое дело, а мы с ребятами — свое!

Он прав.

С трудом выбираюсь из гремящей толпы. Сворачиваю на соседнюю улицу, бегу вдоль железной ограды. Направо. Налево. Еще раз налево. Через арку — дальше. Противостояние на площади продолжается — его не надо видеть, оно раскатывается над крышами громче грозы.