— Не говори загадками. Руководствоваться можно только вероятностью. — Из вазы на столе она вытащила белую наперстянку и нервно ею помахивала.

Феликс, до сих пор расхаживавший по комнате, остановился у окна и увидел Хамфри — тот стоял на дальнем берегу речки, неподвижный, словно вписанный в пейзаж художником, откинув голову, как человек, который с минуты на минуту ждет крика или выстрела. Его белые волосы ярко выделялись на сплошном зеленом фоне.

— Хороши мы трое! — сказала Милдред, проследив за его взглядом. — Все влюблены. Бедный Хамфри, ему-то всегда нужно не только недозволенное, но и недосягаемое! И он хоть старается. Не сидит сложа руки.

— Вероятность — это не главное, — сказал Феликс и опять зашагал в глубину комнаты, куда не доставал теплый вечерний свет.

— О господи, а что же главное? Ведь ты согласился, что, если Рэндл уйдет, у тебя будет больше шансов на Энн, чем у меня на Хью, если Рэндл останется. — Она стала общипывать наперстянку.

Феликсу эта формулировка не понравилась. Он вообще был против того, чтобы договаривать все до конца. И то, что в сложившейся ситуации Милдред видела всего лишь столкновение его и своих интересов, не только убеждало его в её проницательности, но и пугало.

— Я хочу сказать, — возразил он, — что мы не с той стороны к этому подходим. По-моему, самое важное — это Хью и Рэндл. И по-моему, ясно, что затея Хью непристойна, невыполнима.

— Станет выполнимой, если Хью её выполнит, — сказала Милдред раздраженно. — А ему этого до смерти хочется. Это пленяет его воображение. Ты забываешь, что в каком-то смысле это был бы хороший поступок. Тут дело не только в наших с тобой планах. Для Хью это было бы нечто благородное само по себе, независимо от результатов: решительный шаг за другого, символическое искупление прошлого.

— Мне как раз и не нравится, что ты на это смотришь только с точки зрения наших с тобой планов. И мне непонятно, почему мы должны равняться на романтические идеи Хью. Шестьдесят тысяч фунтов — дорогая цена за прошлое, а духовные блага все равно ни за какие деньги не купишь. Но даже если оставить это в стороне, как же Рэндл? Для него-то это, безусловно, плохо.

— Ты меня удивляешь, — сказала Милдред. Она оборвала со стебля все цветки и теперь раскладывала их на столе. — Во-первых, духовные блага можно  купить за деньги, ты сам это поймешь, если дашь себе труд подумать. Во-вторых, сейчас тебе, право же, не время радеть о моральном облике твоего соперника. Об этом он уж как-нибудь сам позаботится. — Помолчав, она добавила: — Должна сознаться, что Рэндл меня восхищает. Мерзавец такого масштаба — в этом даже есть что-то возвышенное.

В отношении Феликса к Рэндлу царила теперь полная сумятица. Перед мужем Энн он невольно чувствовал себя виноватым. Он придавал большое значение праву собственности, которым брак наделяет законного супруга, и знал, что, хотя у него не было даже поползновения нарушить седьмую заповедь, десятую-то он, несомненно, нарушил.[16] Ревность, зависть, презрение, гнев, чувство вины и полная неспособность понять, которая была отчасти, но не совсем сродни восхищению, — все это смешалось воедино и положительно распирало его.

— Так что, видишь, — продолжала Милдред, — картина прояснилась. И наш с тобой разговор очень этому способствовал. Теперь я все вижу. Не надо мешать Хью совершить преступление. Верно? — Она раздавила пальцами один цветок, другой, третий…

— А мне так ничего не ясно. — Феликс опустил руку в карман и нащупал письмо Мари-Лоры, на которое он все ещё не ответил.