Он со значением посмотрел на ее живот и улыбнулся.

– Залезай под одеяло, раз ты такая стеснительная. Я могу и не смотреть. Только снимай скорее рубашку, мне надоело ждать.

Ненависть захлестнула Корри, но она послушно легла и натянула одеяло до подбородка. Потом сняла через голову рубашку и почувствовала, как ворсинки шерстяного пледа неприятно впиваются в тело. Ей хотелось плакать. Ей хотелось провалиться сквозь землю от стыда и унижения.

Он лег рядом с ней. Она чувствовала упругость его мускулов, шелковистую прохладу кожи. Его рука скользнула по ее груди, животу и пушистому треугольнику под ним.

Последняя мысль Корри перед тем, как Эвери опустился на нее сверху, была о Куайде Хилле. «Делия, любимая…»

О Господи, Куайд! Где ты? Спаси меня…

Глава 25

Июль. Август. Короткое юконское лето пронеслось в потоках солнечного света, с благодатной щедростью опекающего все живое. Солнце поднималось, совершало долгий путь по небосклону, скрывалось за горизонтом на миг и снова стремилось в небесную высь. Изумрудный ковер, покрывающий землю, был расцвечен ярким многоцветьем теплых красок: от нежно-розовой дымки над зарослями люпина до сине-фиолетовых вкраплений водосбора.

В течение долгих дней Корри была предоставлена самой себе. Эвери с самого утра уходил по делам. Несмотря на то, что замужество не принесло ей особенной радости, Корри находила определенное удовольствие в своем теперешнем состоянии. С самого утра, обернув голову москитной сеткой, чтобы уберечься от несметных полчищ комаров и толстых мух, Корри бродила вдоль реки и собирала чернику, дикую смородину и медвежью ягоду. Дома она училась готовить из них разные блюда. Ей удалось найти целую плантацию дикого лука, который хотя и имел очень резкий специфический вкус, но был на удивление хорош в подливке к мясу или рыбе и в пироге с утятиной или бельчатиной.

Кулинарные способности Корри совершенствовались день ото дня. Первый хлеб, который она испекла, был кисловат и чересчур порист. Она вспомнила, как Куайд учил ее замешивать тесто, и следующая попытка оказалась удачнее. Мэйсон Эдвардс где-то раздобыл для нее свежих дрожжей. Корри воскресила в памяти опыты Куайда по приготовлению сладостей и иногда баловала Эвери и его товарищей фруктовыми десертами.

Сам Эвери никогда не высказывался о ее стряпне, хотя Корри не без удовольствия заметила, что за последнее время он поправился. Зато Мэйсон Эдвардс с неизменным юношеским аппетитом приветствовал каждое новое блюдо восторженными комплиментами.

Корри много фотографировала: шурфы, свою лачугу и ее окрестности, огромные землечерпалки, груды строительного мусора и отбросов, уродующие ландшафт. Она устроила фотолабораторию в углу хижины, отгородив его брезентом. Несколько раз к ней обращались старатели с просьбой запечатлеть их, чтобы отправить снимок семье. Один из них, коренастый шестидесятилетний человек, преподнес Корри в качестве платы за услугу самородок стоимостью в двадцать долларов.

– Я вам вот что скажу. Вы делаете снимки лучше, чем мистер Хегг со всей его студией в Доусоне. Или, по крайней мере, не хуже, если учесть, что вы женщина.

Корри покраснела от удовольствия. Ей был равно приятен и комплимент, и самородок – она никогда прежде не зарабатывала денег своим трудом.

Когда Корри научилась быстро и легко готовить, стряпня перестала отнимать у нее много времени. Чтобы как-то занять себя, она попыталась предложить свою помощь Эвери. Но тот решительно и холодно отказался, сказав, что старательская работа не годится для беременных женщин: она слишком тяжела, да и опасна. Мэйсон согласился с ним, честно и прямо глядя в глаза Корри. Подавив чувство глубокой обиды, Корри вынуждена была довольствоваться фотографированием, долгими прогулками вдоль реки и стиркой, для которой все тот же Мэйсон соорудил ей огромное деревянное корыто.