— Сесилия, вы напрасно вините себя.

 — Вы не знаете! Он страшно огорчился, когда меня увидел. А для меня каждая встреча с ним мучение. — Теперь ее голос звучал печальнее, будто от воспоминаний детства оставалась у нее такая же горечь. — Боюсь, у него на меня никогда не хватало времени. Вот почему я негодовала на него, особенно после того, как он развелся с матерью.

 Отец женился на другой. Мой брат покинул дом, а я пыталась во всем перечить ему.

 — Все в прошлом.

 Сесилия, казалось, его не слышала.

 — Они сказали, что применят какие-то артериальные шарики или сразу станут готовить к операции на сердце. Я уже говорила, он всегда отличался силой и твердостью характера. Дома мы называли его железным мужчиной.

 — Да-а. — Согласие прозвучало уныло.

 — Теперь же он может умереть в любую минуту.

 Ведь только что чертыхался в телефонную трубку, а лишь увидел меня — и сразу сдал. Вот как бывает — все мы носим суровые маски, а под ними — ранимость.

 — Не все носят маски, голубушка.

 Она вся задрожала, и Джошуа сильнее прижал ее к себе.

 — Я убила его, — шептала она, а слезы катились по щекам.

 — Нет, не вы. — Нерешительно Джошуа обнял другой рукой ее сотрясаемое рыданиями тело; при этом он заметил, что она не такая уж полная, как казалось. У нее была безупречная фигурка, а полнил ее этот несуразный костюм.

 Чувствовалась упругость тела, тонкость талии.

 Ему стало необыкновенно хорошо, он даже представить себе не мог — как.

 Уже много лет ему не приходилось никого утешать; женщины, с которыми он сталкивался, в этом не нуждались. Его не трогала даже ранимость Хитер, его дочери-подростка.

 Оттого, что он прижимал ее к себе, душа смягчалась до появления какого-то чувства боли. Как тогда, когда они ожидали в приемном отделении больницы и ему хотелось, чтобы мать заключила его в объятия, но она сама была раздавлена охватившим ее горем.

 Женщина продолжала рыдать, уткнувшись в его плечо, но тут по громкоговорителю вызвали дежурного реаниматолога. Она съежилась, прислушалась, отстранилась, взглянула на него и залилась краской.

 — Я.., я не знаю, зачем наговорила вам все это, — шептала она, испытывая неловкость.

 — Думаю, вам нужно было высказаться.

 — Простите. — Краска смущения стала гуще. — Я знаю, что вы его друг, но, пожалуйста, не рассказывайте… — Она еще больше отстранилась. Он решительно встал.

 Черт! Он вел себя как незрелый юнец. Да что это с ним происходит? Она — дочь Уатта. Этого достаточно, чтобы ее ненавидеть.

 Но он не испытывал чувства ненависти. Может, оттого, что она совсем не похожа на отца. Такое мягкосердечие, печальное простое лицо, незамысловатая одежда… Она совсем не прекрасна, не элегантна, но в ней есть что-то неподдельное. Ее отец — пройдоха, как и он, Джошуа Камерон.

 Раздвижные двери распахнулись, и дежурная вплыла в комнату для ожидавших.

 — Мисс Уатт, ваша мать воспользовалась другим выходом. Вы можете повидать вашего отца. Он крепко спит и не узнает о том, что вы приходили.

 Странные слова…

 Хани смущенно улыбнулась, выражая благодарность дежурной сестре.

 — Спасибо.

 — Только побыстрее. Если врач вас застанет, я потеряю работу.

 Хани обернулась к Джошуа.

 — И вас благодарю.., за вашу доброту.