Да-а… а завтра, между прочим, в Темкином лагере родительский день.

Не прошло и получаса после сделанного звонка, как снаружи послышались завывание сирены и усиленные мегафоном голос…

— Ничего! — Ратников улыбнулся упорно молчавшим сокамерникам. — Сейчас вызволят нас, вызволят.

Парни ничего не ответили, а девушка истово перекрестилась.

И тут распахнулась дверь, в камеру ворвался Василь… или Гоша.

Застыв на пороге, врубив свет, почесал голову…

— Блин… чего тут надо разбить-то? Ага…

На гвозде, вбитом в дверной косяк, висели три браслета — синий и два коричнево-желтых.

— И зачем их бить? Ну, раз сказано…

Ратников распахнул прищуренные глаза, закричал что есть мочи:

— Эй, парень! Парень! Не вздумай!

— Да пошел ты!

С улицы донесся вой сирены. Чьи-то крики. Хруст…

И темнота. Резкая такая, глухая… Словно кто-то вновь вырубил свет, а заодно — и солнце.

Глава 5

Лето. Приазовская степь

РАЗНОЦВЕТНЫЕ КИБИТКИ

— Э, че за хрень? — взволнованный голос охранника прозвучал словно бы где-то в отдалении, вовсе не гулко, не отдался под потолком, нет…

Да и потолка-то никакого не было, а были… звезды! Целая россыпь, они сияли в черном бархатном небе, чуть оттеняя узенький серп месяца.

Ночь казалась теплой, где-то рядом, в кустах неумолчно стрекотали сверчки, горько пахло полынью и пряным запахом привольных степных трав: именно степных, в свете звезд и луны все ж не заметно было никакого леса.

— Черт! — Василь явно чувствовал себя не в своей тарелке, нервно щелкнул зажигалкой, закурил. — Куда все делось-то? Эй… Хорошо, хоть эти здесь.

— Не думаю, что это для тебя так уж хорошо, — усмехнулся Миша. — Ключи есть?

— Какие?

— Такие. Открыл бы клетку!

— Ага, сейчас — бросился! — охранник зло хохотнул. — Может, с вас еще и «браслеты» снять?

— Было бы не худо, — вполне серьезно отозвался Ратников. — Сам же видишь, что тут творится.

— Ничего я пока не вижу.

Василь замолк и больше уже не разговаривал до рассвета, который, в общем-то, наступил очень скоро. Михаил только на минуточку задремал и тут же проснулся от яркого, бьющего прямо в глаза солнышка.

Потянувшись, Ратников подмигнул соседям по клетке:

— Ну что, может, все-таки познакомимся наконец? Меня Михаилом зовут.

— Я — Прохор, — не очень-то приветливо отозвался один из парней. — А то брат мой молодший, Федька, и Анфиска, сестрица.

— Своеземцы? Мастеровые? Холопы?

— Хрестьяне мы, смерды. Во прошло лето, по недороду, с Каликой-боярином составили ряд.

— Ага… рядовичи, значит. И задорого вам боярин землицу в обработ дал?

— Издольщина.

— Понятно. Не шибко-то разбогатеешь!

— Ничо, жить можно, боярин-то был незлобив… Эх, кабы не татары безбожные!

— Налетели? Угнали в полон? Вы где жили-то?

— Под Рязанью.

— А пригнали, значит, сюда?

— Сюда, — Прохор угрюмо кивнул. — Поначалу в яме держали, потом от — в клеть да в темень… А теперя, стало быть, снова — в степь. Ну, оно привольнее…

— Это в клетке-то привольнее?! Ну, ты, Проня, и скажешь! А те, кто вас захватил, — точно татары были?

— Не знаю, может, и бродники, у них-то в шайках каждой твари по паре.