Принц и принцесса Сальм проявили себя истинными друзьями несчастного императора, и Феликс Сальм готовил для него побег, но тщетно, потому что Максимилиан отказался в этом участвовать. Феликс оставался в тюрьме, а Агнес приказали покинуть город в сопровождении вооруженной охраны. Как обычно, неукротимая Агнес не позволила себя запугать, встретив ледяной сарказм генерала Эскобедо с гневным пренебрежением, и заявила, что она не сделала ничего, чего могла бы стыдиться, и ничего, чего он бы не сделал на ее месте. Она защищалась очень ловко, и Эскобедо однажды обмолвился, что «предпочел бы встретиться лицом к лицу с целым батальоном сторонников императора, чем с разъяренной принцессой Сальм».

Пока Агнес сражалась за императора, Максимилиан терпеливо ждал в своей камере рядом с Мирамоном и Мехиа. Он покорился судьбе, а узнав, что, послухам, Карлота умерла в Европе, даже почувствовал какое-то странное успокоение.

«Как я только что узнал, моя бедная жена освободилась от страданий, — писал он в письме австрийскому министру барону Лаго. — Это известие хотя и разрывает мне сердце, но в то же время невыразимо утешает». Максимилиан не хотел оставлять сумасшедшую и беспомощную жену, и так никогда и не узнал, что Карлота все еще жива.

Когда казнь, сначала назначенная на три часа дня четырнадцатого июня, была отложена, появился проблеск надежды. Ночью восемнадцатого июня принцесса Сальм вернулась в Сан-Луис-Потоси и, ворвавшись в комнату президента, упала к ногам Хуареса и стала умолять его пощадить императора. Он попытался ее поднять, но Агнес вцепилась в его колени, говоря, что не двинется, пока ее просьба не будет удовлетворена.

— Мадам, — печально произнес Хуарес, — мне горько видеть вас на коленях. Но даже если бы все короли и королевы Европы были на вашей стороне, я не мог бы сохранить ему жизнь. Это не я, это мой народ хочет его смерти, и если я не выполню их волю, люди сами заберут его жизнь. И мою тоже.

Феликса дю Сальм-Сальма пощадили, но в четверть восьмого девятнадцатого июня Максимилиан, Мирамон и Мехиа стояли на Серро-де-лас-Кампаньяс — холме Колоколов — перед лицом своих палачей и города Керетаро. Максимилиан в последний раз посмотрел на крытые черепицей здания, барочные башни, апельсиновые рощи и сады Керетаро, потом дал каждому из семи палачей по золотой унции и попросил их целиться получше. Последние слова, которые он выкрикнул по-испански, были: «Viva Mexico! Viva Independencia!»[32] Блеснула сабля и раздались выстрелы. Австрийская империя в Мексике прекратила свое существование.

— Теперь ты скажешь, куда мы направляемся? — спросила Аманда, когда они остановились на ночлег. Она стояла на коленях около небольшого костерка, быстрыми искусными движениями лепила маисовые лепешки и укладывала на шипящую сковородку.

Наблюдая за ней, Рафаэль подумал, как сильно она изменилась. Это была уже не та девушка, что приехала в горный лагерь два года назад. Теперь Аманда стала более уверенной, обрела особенную манеру держаться, которой он восхищался. Она блистала при дворе Максимилиана, как будто для этого и родилась, украшая его своим присутствием. Но также легко она могла приспособиться к отсутствию земных благ, что и доказала за прошедшие месяцы. Хорошее качество, подумал Рафаэль, поскольку более чем вероятно, что в материальном смысле он сможет дать ей очень мало.

Каса-де-Леон теперь отойдет государству. У него нет никаких законных прав на асиенду, поскольку все его попытки отыскать свидетельство о браке между отцом и матерью не увенчались успехом. Годы публичных заявлений Фелипе о том, что его брат — незаконнорожденный, обернутся против него, если только Хуарес не захочет проявить снисхождение, что весьма сомнительно. Разумеется, Хуарес благодарен Рафаэлю за верность и помощь, но ему вряд ли понравится идея расстаться с таким лакомым куском.