|
Он плакал и гнал меня, и я ушла. Вернулась, он рассказал мне о том, как снова исчезла Мэриан, и дал понять, что я свободна, имея в виду, что я могу выйти замуж за Эдварда, и опять выкинул меня за дверь, но я пришла снова, и он наконец сдался: "Ты победила, дорогое дитя", — и мы легли с ним в постель и лежали так же, как лежим теперь. Однако я знаю, что его до сих пор мучает странная боль, которую он пытается скрыть от меня, я слышала, как во сне он бормотал что-то на иврите. Думаю, эта боль никогда не покинет его окончательно, но я буду обнимать его своей любовью все крепче и крепче, как делаю сейчас, и привязывать его этой любовью к себе все теснее и теснее».
А Туан, лежа в ее объятиях, думал: «Какой бы ни была девушка, на которой я женился, это правильный выбор, это девушка, которую я люблю, и она любит меня и понимает мою печаль; боль, разумеется, никуда не уйдет, со временем она станет другой, но не уйдет. О, мои дорогие, дорогие родители! Я буду все больше и больше посвящать себя святым занятиям, моему Маймону, моему Спинозе, моему Шолему — гм… интересно, унаследует ли Розалинда Пенндин или Бенет оставит его Мэриан, а может, Джексону или квакерам?»
Было уже поздно, когда Эдвард и Анна вернулись в Хэттинг. За время короткой поездки они не сказали друг другу ни слова, но в какой-то момент Эдвард взял руку Анны в свою ладонь. Потом они так же молча вошли через парадную дверь в объятый тишиной дом, на цыпочках поднялись по лестнице, покрытой мягким ковром, и проследовали через коридор в спальню. Монтегю и Милли спали внизу. Брэн, по собственному желанию, — в дальнем конце дома. Добравшись до спальни, они скинули на пол свои легкие пальто и, обнявшись, сели на необъятную кровать. Потом долго беседовали приглушенными мягкими и исполненными любви голосами. Словно индийские божества, подумала Анна. При этом их мысли метались, словно мыши в западне. Анна, слегка отстранившись от Эдварда, смотрела на него так, словно он не переставал изумлять ее. Сначала они говорили о Джексоне, о его положении, о том, как удалось Бенету заполучить его обратно. А может, Джексон сам пришел к нему? Потом — о Бенете: счастлив ли он, испытывает ли страх? О Розалинде — о том, какой безоглядно счастливой она кажется, разве что в обморок от счастья не падает; о том, как хорош собой Туан, однако, судя по всему, он совершенно нищий, что-то надо сделать, чтобы помочь ему; о том, какой серьезной была Милдред, когда говорила сама и слушала то, что говорил об Индии Джексон. Несомненно, в самом Джексоне есть что-то индийское. Нежно поглаживая бледное лицо Эдварда, Анна думала о том, какой у него благородный и трагический вид и как трудно даже сейчас достучаться до него: кажется, он витает где-то далеко. Наверное, перебирает в уме свои проблемы. Он немного рассказал ей о Рэндалле, и она с волнением ждала продолжения, но не торопила его. Разумеется, она кое-что и сама знала о Рэндалле, как и все остальные, но без подробностей. То, что Эдварду пришлось ей теперь рассказать, было немногим больше, чем ей уже было известно. Возможно, ничего другого он ей и не поведает, да оно, пожалуй, и к лучшему. Теперь Эдвард разговаривал с Брэном больше, чем она. «Как странно, — подумала Анна, — мне казалось, что придется прожить жизнь, обманывая собственного сына. Будут ли в нашей жизни другие обманы?» Она молила Бога, чтобы этого не случилось. Все эти фотографии и письма, даже письмо от доктора… Некоторые она сожгла, но не все — часть оставила, чтобы Брэн мог их найти. А потом Брэн разбил камнем окно — не с этого ли все и началось? О, только бы все они были счастливы! Счастье, лошади… но еще и школа, в которой учился Эдвард… будет видно, как все устроится. «Как бы я хотела верить в Бога! Хозяйка Хэттинга, да… да! Моя любовь к Эдварду становится все сильнее, она жжет меня, я люблю его всем сердцем и буду драться за него, как тигрица. |
