Но было уже слишком поздно.

В дверях ее квартиры послышалось осторожное, едва слышное царапанье – как будто собака когтями тронула дверную ручку.

У него не было ключей от ее квартиры, но Аглая Михайловна не обольщалась, она не сомневалась, что для такого человека открыть без ключа замок – то же, что для любого другого нажать на кнопку лифта или развернуть газету. Она застыла перед входной дверью, в ужасе глядя на медленно поворачивающуюся дверную ручку. Руки и ноги у нее стали будто ватными. Она не могла шевельнуться, прикованная к месту безумным страхом.

Наконец с едва слышным скрипом входная дверь открылась, и на пороге квартиры появился он, тот, кого она так боялась, – высокий, худощавый мужчина лет шестидесяти…

Впрочем, возраст его был фальшивым, как и его имя, как и все остальное в этом человеке. Аглая Михайловна, внимательно вглядевшись в его лицо, заметила, что в спешке или от волнения он слегка смазал грим, и под тщательно нарисованными морщинами проглядывает молодая свежая кожа.

– Здра… Здравствуйте, – проговорила Аглая, с трудом справившись со своим голосом. – Вы… вы решили приехать? Навестить меня?

– Навестить, – глухо проговорил он и двинулся к ней, неотвратимо тесня в направлении гостиной, – посидим, поговорим. А то давно знакомы, а все как-то поговорить по душам не получается… Дела все, дела… А ведь надо чаще общаться! – Он криво усмехнулся, процитировав популярную телевизионную рекламу, и Аглая Михайловна послушно и жалко хихикнула, неумело пытаясь хоть как-то подольститься к нему.

Неловко пятясь перед неумолимо надвигающимся на нее мужчиной, она вошла в гостиную и плюхнулась в глубокое кожаное кресло, не сводя глаз со своего страшного гостя.

– Ну что ж, Аглая, – проговорил он с какой-то неотвратимой, зловещей душевностью, – выпьем-ка мы с тобой коньячку! Так сказать, для настроения. Есть у тебя коньяк?

– Есть, – еле слышно ответила Сковородникова, мотнув головой в сторону встроенного бара.

Мужчина прислонил к стене свою трость, открыл бар, достал оттуда бутылку янтарного «Ахтамара». Аглая Михайловна любила иногда грешным делом выпить рюмочку хорошего армянского коньяку. Взглянув на его руки, она увидела, что ее гость не снял тонких кожаных перчаток, и это внесло в происходящее последнюю несомненную уверенность.

Все так же в перчатках он достал из горки две рюмки, поставил одну из них на журнальный столик, со второй в руке на мгновение отвернулся; почти не скрываясь, что-то положил в нее, затем налил коньяк и твердой, недрогнувшей рукой протянул рюмку Аглае:

– Пей!

– А… А вы? – проговорила она побелевшими от ужаса губами и трясущейся рукой приняла у него рюмку.

– Я тоже выпью. – И он спокойно, твердо, не пролив ни капли, налил коньяк во вторую рюмку.

– Я… Я не хочу! – слабым голосом произнесла Аглая, отодвигая свою рюмку в сторону.

– Пей, сука! – тихим страшным голосом проговорил мужчина и потянулся за своей тростью. – Пей, я тебе сказал!

И в это время за спиной у него, в коридоре, послышался негромкий, но вполне отчетливый скрип. Такой же, какой раздался незадолго до того, – когда сам он открыл дверь и вошел к Аглае в квартиру.

С молниеносной реакцией опытного, матерого хищника мужчина кинулся в коридор… и тут же снова появился на пороге комнаты, пятясь, с высоко поднятыми руками.

А вслед за ним вошел невысокий человек лет тридцати пяти, с неброской, но привлекательной и мужественной внешностью, держа в руке небольшой черный пистолет.