Мысль о вероятности военного поражения англо-французов начала проникать по дипломатическим каналам в Вашингтон еще в декабре 1939 года. Весной 1940 года на госдепартамент и кабинет президента обрушилась лавина донесений из Парижа и Лондона, и общим их местом была просьба о помощи. Буллит, по совету французов, предложил американскому правительству продать, по меньшей мере, шесть миноносцев какой-нибудь из нейтральных стран Латинской Америки с тем, чтобы они были тотчас перепроданы Франции. Президент отверг этот план.

В Вашингтоне, делится воспоминаниями Уэллес, росло удивление по поводу европейской "странной войны", но беспокойство еще не встало в повестку дня. Исключение составлял Белый дом и его окружение, небольшая часть конгресса и прессы. Неоспоримо, что общая самоуспокоенность сознательно культивировалась; делалось ли это с целью более "мягкого" отхода от нейтралитета, или не было четкого представления о реальной ситуации, но последовавшие события имели для большинства американцев головокружительный эффект. "До тех пор, пока мы живы, эти недели мая и июня будут представляться нам кошмаром разочарования", - пишет Уэллес.

Десятого мая германская армия вторглась в Голландию и Бельгию. Вышедшие им навстречу французские силы, как и армии двух названных стран, были рассечены моторизованными частями вермахта и вскоре на севере оказались в отчаянном положении. Скорость продвижения немецких танковых дивизий потрясла всех, в том числе американских штабных генералов. Фландрия не стала для французских войск благоприятным полем битвы (их правый фланг был защищен Арденнами и "линией Мажино"), а превратилась в "мешок", куда попали их ударные силы. Такое развитие событий обнаружилось уже в ближайшие дни после начала немецкого наступления. В течение четырех дней Голландия и значительная часть Бельгии были оккупированы.

Важнейшей задачей для Рузвельта стало предотвращение вступления в войну Италии, что конечно же резко укрепило бы германские позиции и создало бы - по крайней мере для Франции, на ее юге, и для Англии, на ее ближневосточных коммуникациях, - новый фронт. Рузвельт был чрезвычайно красноречив в своем послании Муссолини, он придавал позиции Италии большое значение. "Вы, кого великий итальянский народ призвал стать своим лидером, держите в руках нити этой войны, которые могут протянуться к двумстам миллионам человеческих жизней Средиземноморья... как реалист Вы должны признать, что если эта война распространится на весь мир, то она выйдет из-под контроля глав государств, и ни один человек, не важно насколько велики его возможности, не может предсказать результатов этого конфликта ни себе, ни своему народу".

Собственно, с точки зрения сдерживания Италии это был пустой жест. Ведь Муссолини уже обещал Гитлеру начать войну в течение месяца. Но нам в данном случае важнее видеть главную линию американской дипломатии. На данном этапе она тщетно стремилась удержать Италию от вхождения в общий блок с Германией.

События в Европе заставляли американское руководство думать об укреплении собственной военной мощи. В начале мая, еще до начала решительных действий на западном фронте, Рузвельт предложил военному и военно-морскому министерствам обсудить "базовые военные планы", дать оценку своих потребностей в разворачивающейся войне. Именно в день наступления немцев 10 мая 1940 года на стол президента поступили сведения о том, чем располагают Соединенные Штаты в военной области. Военное министерство докладывало, что армия США имеет общую численность 80 тысяч человек; а на складах находится оружие примерно для 500 тысяч человек. Сравнение с армиями Европы было не в пользу США.