Изменить размер шрифта - +
Он ненавидел больницы. Он привык быть хозяином положения, решать вопросы, требующие решения, лавировать в обход идиотов, которые только путались под ногами. Но там, в Софиахеммет, он был бессилен. Ни хрена не мог сделать, только проклинал себя да сжимал ее руку, все крепче.

– Тяжелый денек? – Таксист снова пялился в зеркальце. – Наверняка все утрясется, как обычно.

– Плохо соображаешь? Заткнись!

Они свернули с Вальхаллавеген, осторожно двинулись по скользкой Уденгатан, долго стояли на светофоре, хотя была глубокая ночь и ни одного автомобиля поблизости не наблюдалось.

– Я включу радио, не возражаете?

Таксист больше не смотрел в зеркало. Он поставил крест на возможной короткой беседе и теперь одной рукой вертел настройку радио, искал среди музыкальных коммерческих каналов и прибавил звук, найдя то, что искал.

– Возражаю.

– Простите?

– Возражаю.

Когда врач ушел, Гренс потерял представление о времени, одиноко сидел возле нее на стуле, слушал дыхание аппарата, поправлял мешавшие провода. Позднее, уже после полуночи, медсестра осторожно тронула его за плечо и сообщила, что состояние вновь стабилизировалось, техника и лекарства сделали свое дело и комиссар Гренс может, стало быть, идти домой, набираться сил для завтрашнего дня. Он ушел только после того, как его заверили, что немедля известят о любом изменении, будь оно позитивным или негативным. Но опять вернулся, сказал, что отныне будет всегда находиться не более чем в двадцати минутах от Софиахеммет, и снова ушел.

На перекрестке Уденгатан и Свеавеген надо повернуть направо, шофер сбросил скорость прямо на повороте, не обращая внимания на сплошную линию, остановился перед темным зданием и выключил таксометр. Сто двадцать пять крон.

Эверт Гренс не двигался.

Он попросил отвезти его домой, но сейчас, в двух шагах от подъезда, почувствовал, что у него нет сил. Только не сюда. Не в пустоту и одиночество дома, который когда‑то был их общим жилищем, до сих пор оставался таковым.

– Приехали.

Вечер среди докторов и медсестер, которые все знают.

И он спрашивал. А они терпеливо отвечали.

На все вопросы, кроме последнего: будет ли она жить и после этого? Этот вопрос он не задавал никогда, потому что в ответ хотел слышать правду.

– Приехали, говорю.

Кто‑то уже стучал в лобовое стекло, клиент, которому куда‑то надо.

– Чего вам еще надо? У меня новый пассажир ждет.

Гренс раздраженно махнул рукой:

– Езжай.

– Куда?

– В Крунуберг. К подъезду на Бергсгатан. И помедленнее, когда будешь проезжать Васапарк.

– Учтите, это все пятьдесят.

– Хочу посмотреть, ходит ли там кто‑нибудь на лыжах.

– Да уж.

– Среди каштанов и качелей.

Таксист, не оборачиваясь, поправил зеркало:

– Я с места не сдвинусь, пока вы не расплатитесь. Во‑первых, сто двадцать пять за этот рейс. И за второй, до Бергсгатан, платите вперед.

Эверт Гренс поискал во внутреннем кармане, достал одну из служебных платежных карточек и удостоверение. Шофер недоверчиво взглянул на документ: комиссар криминальной полиции.

– Так вы полицейский?

– Помнишь, я просил тебя заткнуться?

– Да.

– Это в силе.

 

В здании полицейского управления было темно, как всегда между полуночью и рассветом. Кое‑где наверху огоньки – видимо, кто‑то из следователей искал поесть в буфетной или стоял на балконе, курил. Мелкие признаки жизни среди безмолвия.

Гренс вошел в длинный коридор, ведущий к его кабинету. Одна из дверей открыта, там горит свет.

Он легонько постучал по косяку, чтобы не пугать ее:

– Добрый вечер!

Херманссон сидела перед большим монитором, не глядя махнула рукой.

Быстрый переход