— Я должен идти, — сказал я. Мне хотелось спросить, но я побоялся: «А мы еще встретимся?»

Ганнер поднял на меня глаза — казалось, ему тоже вдруг пришел в голову тот же незаданный вопрос. Он судорожно вздохнул, но было ли это от нерешительности или он просто перевел дух, прежде чем что-то сказать, мне так и не дано было узнать. Он повернул голову к двери. В комнату вошла Китти.

Сегодня на Китти был брючный костюм канареечного цвета, в котором она выглядела богатой бездельницей. Темные волосы ее по-особому блестели, придавая ей сходство с древнегреческой жрицей Диониса, — наверно, Бисквитик сегодня опять расчесывала их. Лицо Китти светилось таким любопытством, интересом, даже удовольствием, что сразу становилось ясно: обладательница такого лица едва ли принадлежит к людям скрытным. Я был поражен, напуган, даже зол. Было что-то опасно фривольное в ее появлении, ее явном желании видеть нас обоих вместе. На секунду мне показалось, что Китти вот сейчас выдаст нашу тайну или что она это уже сделала.

Ганнера ее появление тоже несколько вывело из равновесия, и он сказал:

— А, Китти… ты помнишь мистера Бэрда… мы встречались у Импайеттов.

— Здравствуйте, — сказала Китти и протянула руку.

Я взял ее руку и почувствовал, какая она теплая, как чуть по-заговорщически она лежит в моей ладони. Лицо Китти расплывалось передо мной в тумане. Теперь мне отчаянно захотелось поскорее уйти из этого дома.

— Добрый вечер. Рад снова видеть вас. Боюсь только, что мне пора идти. — Я ринулся к двери и чуть не скатился вниз по лестнице.

По счастью, Ганнер нагнал меня у выхода на улицу. Я надеялся, что он не заметил моего смятения.

— Благодарю вас, — сказал я. — Благодарю вас.

— И я вас благодарю. Прощайте, Хилари.

Мы обменялись рукопожатием. В эту минуту наше прощание казалось окончательным. Я сам не знал, рад я этому или нет.

Я прошел через сквер, вышел на набережную и медленно двинулся вдоль реки. Каменные плиты, испещренные следами ног, поблескивали от мороза. Столько неясных чувств теснилось во мне, наполняя меня и снова исчезая, что мне казалось, будто голова моя окутана сверкающей газовой вуалью, которую, словно парус, надувают эти бурлящие во мне чувства. А помимо всего прочего мне было довольно тошно.

Я отошел еще не очень далеко, когда услышал шлепанье ног позади, женские шаги. Я остановился и обернулся. Бисквитик в своем суконном пальтишке с поднятым капюшоном. Я пошел дальше, и она пошла рядом, как это бывало, казалось мне, много-много раз. Я чувствовал, что оба мы устали — и Бисквитик и я, словно два верных хранителя тайны, состарившихся вместе.

— Что скажешь, Бисквитичек?

Она вытащила из кармана письмо и протянула мне. Я увидел почерк Китти. Когда она написала его? Сегодня днем; во время моего разговора с Ганнером; наспех после этого разговора? Любопытство мое было умозрительным. Оно тотчас улетучилось.

— Нет, — сказал я. — Отнеси его назад леди Китти.

Бисквитик положила письмо обратно в карман. Мы прошли еще немного — до угла Флад-стрит. Здесь мы остановились.

— Бисквитик, дорогая моя, не сердись на меня: я потерпел такое крушение. Давай простимся здесь. Дай я тебя поцелую.

Я откинул капюшон ее пальтишка. Лица ее я не мог видеть. Когда я нагнулся и щеки наши коснулись, оно показалось мне удивительно теплым и, как я уже в следующую секунду понял, было залито слезами. Я обнял ее, но не стал целовать, а просто прижал к себе, она же вцепилась в мое пальто. Потом мы разжали объятия, и она повернула назад, а я пошел дальше к Кингс-роуд. Я уже горько сожалел, что отказался принять письмо Китти.

СУББОТА

Следующий день, суббота, начался с того, что я получил четыре письма.