Но было бы отъявленной ложью утверждать, будто меня ничуть не увлекало и не волновало то, чем мы занимались.

Накануне вечером мы с Уайеттом долго сидели и обсуждали как раз эту проблему.

– Ну, Уэбер, что будем делать? Исправим фильм так, чтобы он стал моральным или аморальным!

– Не знаю. Ты же присутствовал, когда я задал Спросоне тот же самый вопрос.

– Так как же мы поступим?

– Мне пока лишь известно, что Кровавика должен играть Никапли, и что мы пригласим участвовать в фильме трех актеров из труппы. Может быть, нам просто собрать всех вместе и позволить каждому высказаться.

Взгляд Уайетта говорил, что это не тот ответ, который ему хотелось бы услышать.

– Уэбер, я, конечно, много раз смотрел все твои фильмы и считаю их превосходными, но все-таки это не одно и то же.

– Погоди-ка минутку. Ты вообще-то считаешь это реальным – стоит нам снять что надо и как надо, и Саша будет спасена?

– Да, я думаю это реально! Но ведь самые безумные вещи в основном происходили с тобой. Так вот ты-то сам считаешь это реальным или нет?

– Реально все то, Уайетт, что происходит с тобой в настоящий момент. Когда-то для меня реальным было видеть сны Каллен, реальна была вспорхнувшая у меня со спины татуировка. Присланные мертвецом видеокассеты, которые есть сейчас, но которых не было еще минуту назад, тоже стали реальными. – Я встал и воздел руки горе. – Но вот только скажи мне, что же такое, черт возьми, «реально»? Разве нас всю жизнь не учили ориентироваться в границах… разве не вдалбливали определения того, что есть реальность, а что – нет? Учили, будь я проклят! Именно это и позволило нам оставаться в здравом уме!

Так что же нам делать, когда все начинает выходить за эти границы, как сейчас? Не означает ли это, что старые правила были чепухой и теперь нам нужно придумывать новые правила, новые определения реальности?

А если это так, если все границы пали и нам нужно начинать заново вырабатывать все определения, то что же такое теперь будет «хорошо» и «плохо»?

Приведу тебе глупый пример. Пару лет назад, в Мюнхене, я познакомился с одним бароном и он пригласил меня на аукцион, где распродавалось кое-что из личных вещей принцессы Елизаветы Австрийской. Думаю, ты слышал о Сисси, да? Короче говоря, шикарное мероприятие, вход только по приглашениям, а присутствующие, в основном, аристократы с кучей денег.

Одной из выставленных на продажу вещей был купальный халат Сисси. Да-да, именно: белый халат с простым красным кантом по краям. И знаешь, за сколько он ушел? За две тысячи долларов. Будь это картина, что-то необычное и ценное, я бы еще понял, тут за две тысячи долларов был продан самый обычный халат! Так вот и скажи мне, Вертун, что же это было такое – просто халат, за который какой-то идиот сильно переплатил, или исключительно ценная памятная вещь?

– Очевидно, он так дорого стоил из-за того, кто его носил.

– Но ведь это не дает ответа на вопрос! Мы здесь не обсуждаем контекст. Мы говорим о халатах! Что именно было продано за две тысячи долларов? Понимаешь?

Я говорил так громко, что он поднес палец к губам.

– Тесс. Нет, не очень.

– Халат – это вот что: вещь, которую ты накидываешь, чтобы обсохнуть, и стоит он совсем недорого. О'кей, это вроде бы тоже халат! Но кто-то заплатил за него две тонны, а потом упрятал в сейф или вставил в раму. Так что же это на самом деле?

«Полночь убивает» – фильм о зле. Но о таком, каким оно считалось лишь согласно старым правилам и дефинициям. Старый халат. Это было еще до маленького беременного ангела, до видеокассеты с гибелью моей матери…

Спросоня не собирается подсказывать, что нам делать. Придется догадываться самим.