Потом мне снова пришла в голову неоднократно посещавшая меня и раньше мысль по поводу курения: если бы существовало некое чудодейственное лекарство, способное вычистить мой легкие так, чтобы они стали как новенькие, но после приема которого я уже никогда не смог бы снова начать курить, поскольку сразу бы отдал концы, принял бы я эту чудодейственную пилюлю или нет?
И неизменно моим ответом было «нет». Будь то чистые легкие, машина или душа, как же снова начинать дышать, зная, что воздух полон ядовитых примесей? Или выводить машину из гаража – снова в загаженный мир? Да очень просто, ведь легкие приспособлены дышать плохим воздухом, машины – ездить по грязным улицам.
Возможно, души тоже приспособлены для суровых условий и тяжких испытаний. Отмыть душу «зубной щеткой», конечно, похвальная цель, но эта чистота бессмысленна, если только не собираешься в дальнейшем жить в полном уединении до конца своих дней.
Однако, если Фил Стрейхорн и в самом деле совершил со своей душой то, что, по-моему, он с ней совершил, он допустил непростительную ошибку. Какая-то часть его решила, что ему нравится вкус грязи (или дерьма, зла, боли), и он решил посмотреть, сколько подобного добра сможет сожрать, пока не взорвется. Это была единственная параллель с фаустовскими коллизиями, которую я здесь находил. Души, конечно, приспособлены для тяжких испытаний, но не столь тревожных и жестоких. Предостережения, исходящие от Спросони, сексуальный Кабуки, который он разыгрывал для Саши…
Перейдя однажды определенную грань, он больше не желал очищать свою душу. Напротив, ему хотелось марать ее все сильнее и сильнее, и, по ходу дела, как ребенку, постоянно спрашивать: «А таким грязным вы все равно меня будете любить? И даже таким?»
Погруженный в подобные мысли, я вырвался из туннеля на яркое полуденное солнце Нью-Джерси, осознав наконец нечто важное: сколь бы сверхъестественным и надолго западающим в память ни было то, что говорил Стрейхорн на этих видеокассетах, все равно до конца я ему не верил.
Да и с чего, собственно, если мне была известна лишь часть того, что он сделал до своего самоубийства? Разве смерть принесла ему искупление? Что-то не очень похоже, судя по его просьбе частично исправить содеянное. Хоть он и был спокоен и педантичен, однако просил об услугах.
Это напомнило мне планшетку для спиритических сеансов. Если все получается, планшетка может и расстроить, и напугать. Но какие бы души мертвых вы ни вызвали, они так легко доступны лишь потому, что обречены на вечное прозябание в каком-то зловещем месте между жизнью и смертью и готовы говорить с любым, кто согласится слушать – почти как заключенные в тюрьме, которые, располагая таким количеством свободного времени, учатся быть при возможности и крайне красноречивыми, и, одновременно, исключительно терпеливыми.
Взятая напрокат машина при скорости свыше шестидесяти пяти миль в час начинала дергаться и трястись, поэтому мы с ней неторопливо миновали дымовую завесу и пронзительную химическую вонь Элизабет и карусель бело-серебристых самолетов над ньюаркским аэропортом.
До Браун-Миллз было неблизко и, кроме того, у меня не было ни малейшего понятия, ради чего я туда еду. Но внутренний голос подсказывал, что ехать необходимо, пусть даже исключительно ради того, чтобы провести там час или два, просто осматриваясь и проникаясь духом места. Снова все тот же невидимый запах.
Когда вчера я с Каллен вернулся к ней домой, мы с Дэнни около часа беседовали о том, как выглядел Стрейхорн во время своего последнего визита на восток. Я не узнал почти ничего нового, кроме, разве что, более подробного описания Спросони, но оно вполне согласовывалось с тем, что я уже знал.
– А он случайно не говорил, зачем берет ее с собой в Нью-Джерси?
– Нет, обмолвился только, что она сама его попросила.
– Она попросила? Это интересно. |