Следующей остановкой стал трактир «Свинья и Бисер.» В столько раннее время суток трактир был относительно пуст, за исключением двух пьянчуг, которые еще со вчерашнего вечера мирно дремали под столом. Содержание алкогольных паров в воздухе удовлетворило бы даже придирчивого Леонарда, ведь ни один микроб, пусть и самый живучий, минуты не протянет в такой атмосфере. Уолтер зажал нос и начал пробираться к стойке, брезгливо переступая через огрызки, луковую шелуху, и храпящих людей. Позевывая, служанка Бригитта уже начала наводить чистоту, для коих целей плеснула на пол воды из ведра и тряпкой размазывала грязь направо и налево, направо и налево. На стойке серой мохнатой лужицей растеклась трактирная кошка. При виде Уолтера она открыла янтарный глаз, но не сочла юношу достойным августейшего внимания и снова погрузилась в сон. Даже мухи бились о стекло без особого энтузиазма.

Габор Добош стоял за стойкой и, вооружившись клещами, выпрямлял ржавые гвозди, которыми была утыкана увесистая дубина, применявшаяся в трактире с той же целью, с какой в Св. Кунигунде использовали лауданум. Дубина представляла из себя разновидность колыбельной. Очень мощной колыбельной. Такой, от которой поутру просыпаешься с дикой головной болью. Впрочем, завсегдатаи «Свиньи» и так просыпались с головной болью, так не все ли равно, что стало ее причиной — излишек сливовицы или превентивный удар по затылку. Хотя нрав у хозяина был крутой, популярность трактира от этого лишь росла. Стараниями Габора в «Свинье и Бисере» не происходило никаких бесчинств (выбитые зубы и проломленные носы не считались бесчинством, а скорее издержками производства). Жены не боялись отпускать туда мужей. Старушки приносили туда свое вязание. Между столами сновали маленькие дети.

Дубина была не единственным оружием в трактире. Возле полки, уставленной пузатыми бутылками, висел зазубренный меч, доставшийся Габору от какого-то деда с бесконечным числом «пра.» Меч еще ни разу не снимали со стены, но одного многозначительного взгляда на него хватало, чтобы утихомирить самую буйную попойку.

У стойки англичанин застыл как вкопанный, размышляя над дальнейшей стратегией. Пожалуй, следовало занять трактирщика непринужденной беседой, а потом как бы невзначай расспросить про Берту Штайнберг. Проблема заключалась в том, что Уолтер терпеть не мог легкие светские разговоры с самого детства, а если точнее — с шести лет.

(Именно столько ему было, когда матушка позвала его в гостиную, чтобы детский лепет умягчил сердце леди Милдред — богатой меценатки, из которой миссис Стивенс надеялась вытрясти вспомоществование своему благотворительному клубу. Кажется, в тот раз дамы снаряжали миссионера в джунгли к пигмеям или покупали пособия по этикету для алеутских девочек. За накрытым столом сидела сдобная леди Милдред, которая тут же вцепилась Уолтеру в щеку и с упорством завзятого вивисектора начала превращать мальчика в бульдога. Когда Уолтеру удалось вырваться, миссис Стивенс велела ему рассказать «одну из тех чудесных сказок, которые он услышал от нянюшки Пегги.» Сказано — сделано.

— … Фея спросила женщину, «Каким глазом ты видишь меня, правым или левым?»

— Ах, он любит фей! Какой у вас чувствительный мальчик, миссис Стивенс!

— … «Правым,» ответила женщина, потому что именно до этого глаза она дотронулась пальцем, смоченным в волшебном эликсире.

— Ах, волшебство, волшебство! Прелесть что за ребенок!

— Тогда фея кааак ткнет палкой ей в глаз — рррраз! — он и вытек!.