С выходными приходилось мириться. Купив на последние деньги сосиску в тесте и сжевав её в один миг, Марька бесцельно бродила по городу. Может, ей посидеть, отдохнуть? Может, тогда у неё не будет кружиться голова? По воле случая, «отдыхать» она устроилась на скамейке у входа в Академию Художеств. Прочитала табличку на дверях и с грустью подумала, что через несколько лет здесь будет учиться Анька, её племянница. А она… Она хотя бы посмотрит, одним глазком, если не выгонят.

Не выгнали. Более того, взяли за локоть, отвели «в сторонку» и, пытливо глядя в глаза, предложили работу. Постоянную. Натурщицей. Трогать её никто не будет, но стоять в неподвижных позах ей придётся подолгу. Голой. Марька сразу поверила, что с ней не шутят, отчаянно замотала головой, залилась краской и попятилась. «Работодатель» пожал плечами и повернулся, чтобы уйти. И тогда Марька, спрятав поглубже гордость, хрипло вымолвила: «А платить сколько будете? Столовка есть у вас? А спать я где буду? Мне за комнату платить нечем…»

Иван Андреевич нашёл её опять-таки по воле случая. И с ходу предложил переехать к нему.

– Ты меня не бойся. Дурного тебе никто не предлагает. Жена у меня больная, ей помощница нужна, лекарство подать, книжку почитать, в комнатах прибраться, поесть приготовить что-нито… – Иван Андреевич улыбнулся и, изменив интонацию, спросил привередливо: «Ты готовить-то умеешь? Или только яичницу жарить?»

Это его «что-нито», сказанное в шутку, растопило Марькино скованное равнодушной усталостью сердце. Оно захлебнулось горячей кровью, забилось испуганно, не разрешая себе надеяться – и всё-таки надеясь, что жизнь, опостылевшая Марьке в её неполных семнадцать лет, хоть как-то изменится… в любую сторону, всё равно в какую, ей уже всё равно.

– Умею… Я с детства к работе привышная, всё умею, и помыть, и прибрать, и книжки читать… – захлебнулась словами Марька, испугавшись, что этот человек, так ласково с ней говоривший и чем-то похожий на её отца, может, улыбкой, – что вдруг он пошутил и сейчас повернётся и уйдёт… – И яичницу умею жарить, из семнадцати яиц! – мажорно закончила «презентацию» Марька и робко улыбнулась.

Иван Андреевич расхохотался на весь вестибюль. Из Академии они ушли вместе. Марька как маленькая цеплялась за его руку. Иван Андреевич руку не отнимал, бормоча себе под нос: «Сначала в маркет заедем, тебя же одеть надо, и пальто тёплое надо, и пижамку купить… Пижама-то есть у тебя? Или ты любишь спать в ночной рубашке?» Марька согласно кивала, протестующее мотала головой и снова кивала, отвечая таким образом на вопросы.

Заботливый. Спрашивает, в чем ей удобно спать… Дома никогда не спрашивали. Что есть, в том и спи. А этот… он с ней как Мирон со своей Анькой.

Наверное, бог всё-таки есть, думала Марька, которой всю жизнь не хватало любви. А Ивану Андреевичу всю жизнь не хватало дочери. Они получили, что хотели, эти двое. А Марианна Станиславовна получила сиделку и компаньонку, о которой могла только мечтать. В тот день, еле дождавшись, когда новоиспечённая «лектрисса» примет ванну и уляжется спать, они изучили девчонкины документы. Карманова Марианна Семёновна (Марианна, это надо же…) проживала в селе Большое Замошенское, Верхняя улица, дом пять. Троечный аттестат, восемь классов сельской школы и загубленная жизнь…

– Ты правильно сделал, что забрал её оттуда. Девочке у нас будет лучше, чем… совсем одной. И не расспрашивай её ни о чём. Захочет¸ расскажет сама, а не захочет… Если девочка не захотела жить дома, значит, тому были причины. – сказала мужу Марианна Станиславовна. И добавила с улыбкой: – Теперь у тебя будут две Марианны – Станиславовна и Семёновна.