В этот день Чермен постарел на десять лет, на виске появилась седая прядь. Приехавшая бригада врачей была удивлена, когда выяснилось, что операцию им придется делать в машине «скорой помощи», по дороге в аэропорт. К счастью, пуля прошла навылет, под ключицей, не задев кость, и требовалось лишь прочистить рану и наложить повязку. Ранение было опасным, Гасан потерял много крови, а на переливание не было времени: попытку могли повторить.

Врачи сделали что могли. Через два часа щедро оплаченный Черменом спортивный самолёт поднялся в небо, держа курс на Казань. От Самарканда пришлось отказаться: те, кто вычислил их на вокзале, наверняка знали, куда они направляются.

На этом неприятности, если их можно так назвать, кончились. После лечения в частном закрытом госпитале Гасан купил дом в элитном поселке с великолепным видом на Волгу, женился на дочери главы Судебного департамента республики Татарстан и поступил в Казанский филиал Всероссийского государственного института юстиции (РПА Минюста России) на юридический факультет. И судя по всему, чувствовал себя в Казани как дома.

Чермен пожил какое-то время у Гасана, но в Казани не остался, и в Университет поступать не стал. Поделив деньги Алихана, братья расстались. Семнадцатилетний Чермен понимал, что ему не досталось и четверти украденных Алиханом из ферганской казны денег, но спорить с законным наследником не стал, молча сунул в нагрудный карман подаренную Алиханом банковскую карту и на прощанье крепко обнял брата. Из всей родни у него остался только Гасан.

Отслужив два года в армии и получив профессию связиста, Чермен остался в Кинешме, куда его забросила судьба. И удивляясь самому себе, женился на Инге Грандберг, поволжской немке, с которой познакомился случайно – увидел и застыл как вкопанный, завороженный взглядом серых как ноябрьское небо глаз. Глаза просили, умоляли, и Чермену казалось, что он слышит молчаливое признание в любви. Девушка смотрела на него, как он сам на неё смотрел: не в силах отвести взгляда. Потом они оба смеялись, вспоминая это встречу, и как они уставились друг на друга и думали об одном и том же: вот сейчас он (она) уйдёт, и как тогда жить – без него (без неё)?

Инга с матерью обитали в обветшалом от времени домике, который был их частной собственностью. К дому примыкал крохотный садик с яблонями и вишнями. Посыпанная песком дорожка, окаймлённая солнечно-желтыми настурциями и синими васильками, вела к теплице, сверкавшей чистыми стёклами. Капустные грядки радовали глаз крепкими кочанами, под ореховым кустом блестела свежим лаком деревянная скамейка. Всё здесь было вычищено, выметено и заботливо ухожено, с чисто немецкой аккуратностью. Жили Грандберги в относительном достатке (с точки зрения Чермена – в относительной бедности). В теплице зеленели огурцы, в сарайчике хрюкал поросенок, по двору расхаживали пестрые куры, рылись в тёплой пыли, и заполошно кричали, оповещая хозяек о снесенном яйце.

Чермен поставил новое крыльцо, починил сарай, сложил во дворе тандыр, замешивая глину с мелко резаной соломой и обмазывая ею кирпичи с ловкостью профессионала. Он умел всё, и Эмилия Францевна благодарила Пречистую Деву за зятя, который заменил в их доме хозяина, умершего прошлой зимой.

Когда Чермен заговорил с женой об отъезде, она смотрела в сторону, отводя глаза, и молчала. Оставить мать она не сможет. Расстаться с Черменом… Будет невыносимо, невозможно тяжело, но ей придётся это сделать: своих решений муж не менял, и Инга об этом знала. Им придётся расстаться. Вот только ребенок… Сказать или не сказать, промолчать? Инга решила не говорить мужу о беременности: так ему спокойнее будет, пусть едет, пусть будет счастлив. Эмилия Францевна видела терзания дочери и настойчиво убеждала её, что она справится, не старая ещё, проживет и одна, а Инга с мужем будут приезжать каждый год, в отпуск.