— Я этого не люблю, но в нашей семье так было принято…

В августе, когда стало очень жарко, она позволила себе носить траур в черно-белом варианте.

— Антуан не любил видеть меня в черном, — сказала она, словно извиняясь.

Как-то вечером он пригласил ее поужинать вместе на свежем воздухе где-нибудь в предместье Парижа. Сидя в тени за маленьким столиком, они непринужденно и доверительно беседовали.

— Антуан очень любил ужинать вот так в Булонском лесу, ведь правда, это очаровательно… Париж — и в то же время лес… Часто он, приехав с работы, неожиданно говорил мне: «Поедем… Поедем в лес…» Он был восхитительный муж.

— Это не могло быть трудно с такой женщиной, как вы.

— Почему?

— Потому что в вас есть все: красота, ум, отличный характер…

— Не преувеличивайте слишком. Вы же меня не знаете. Случается, я бываю с Амели такой фурией…

— Правда? Мне трудно представить вас в этой роли.

Она засмеялась, потом спохватилась и вернула на свое лицо выражение грусти.

— Да! Бедный Антуан… Он был болезненно ревнив… Я же, уверенная в своей верности, иногда играла с огнем… Муж сердился… я наносила ответный удар… Я сожалею, что иногда злила его… Но чаще в этом была его вина.

И вдруг, исполненная угрызений совести, она посмотрела на Этьенна с ужасом, мольбой и любовью.

— Господи, что я вам сейчас наговорила? Забудьте все… Этот вечер так подстрекает к доверительности, что даже опасно… Как хотелось бы мне, — добавила она с отчаянием, — чтобы в такой вечер, как этот, он был здесь, рядом со мной…

В полумраке он увидел, как по лицу ее покатились слезы. Она отвернулась и вытерла глаза.

— В конце концов, я молодая, совсем молодая, а моя жизнь кончилась… Я самая несчастная из женщин.

Он положил ладонь на ее руку.

— Нет, — сказал он, — это неправда, что для вас все кончилось… Жизнь не такова… Сезоны сменяются каждый год, со всеми присущими им цветами… Поддаваться наваждению прошлого ни полезно для здоровья, ни умно… Это значит уводить воспоминания от их гуманной роли… Да, конечно… воспоминания призваны побуждать нас к жизни, а не мешать нам жить, давать нам мужество, а не лишать его… Мы оба были счастливы в браке и потому знаем, что гармоничный брак возможен… Вы не верите мне?

Она не отняла свою руку, сквозь пелену слез вопрошающе посмотрела на него, потом замотала головой:

— Нет, не верю… Уныние — это не грусть; уныние, наверное, можно было бы побороть… Я поклялась себе оставаться верной.

— Я тоже! — ответил он с внезапной неистовостью. — Боль еще и от любви.

Подошел метрдотель, спросил, что подать на десерт. Она выбрала клубнику с сахаром, потом перевела разговор на менее личные темы.

На следующий день она, как обычно, заехала за ним, чтобы отправиться на кладбище. Всю дорогу они испытывали неловкость. Шофер, охрипший и ворчливый, без конца сетовал на прохожих, полицейских, погоду. Их одинокие думы у двух могил были более долгими, чем обычно. В самом конце аллеи они прошли перед кучей разбитых камней. Там были фусты колонн, обрывки надписей: ВЕЧНАЯ СКОР… МОЕЙ ДОРОГОЙ ЭП… Она остановилась.

— Это с тех могил на кладбище, которые перестали посещать. Если несколько лет могилу никто не посещает и она находится в запустении, ее ликвидируют, чтобы освободить место, — сказал он.