|
* * * Все белье с постели мужа Эмили Купер скатала в ком и сожгла в камине — как советовал лекарь. Однако одно одеяло оставила; оно ей самой понадобится. Гробовщики пришли за трупом Купера меньше часа назад, с замотанными лицами, в темных капюшонах. — Не воображайте, будто это вам поможет, — говорила она, когда они выносили тело ее покойного мужа, и даже вышла следом за ними на улицу, продолжая «каркать». — Я видела немало гробовщиков, которые умерли, уж как они только ни заматывались, чтобы защититься от чумы! Люди в капюшонах не отвечали, поскольку не понимали по-английски. В конце, когда повозку накрыли куском ткани, чтобы не пугать живых видом мертвеца, один из них прошаркал к ней и спросил на ненавистном французском, который она едва понимала: — Тот, что умер, ваш супруг? — А? — Вы вдова? — Да. — Тогда идите во дворец, — продолжал человек, по-прежнему по-французски. — За мужа вам полагается пенсия. Он слегка поклонился, повернулся и забрался на сиденье кучера. «Пенсия». Это она поняла. И «дворец». Сосчитав монеты, оставшиеся в кошельке мужа, и обнаружив, что их совсем мало, вдова решила последовать данному ей совету. Набросила на плечи шаль, покинула гетто и, в поисках милосердия, направилась в сторону величественного обиталища Папы. Узкие улицы Авиньона напомнили ей Лондон; когда-то она была там с мужем, ездила к его сестре, которая вышла замуж за слугу одного из отдаленных родственников короля и теперь жила в прекрасном доме, стряпала на господ. Это воспоминание породило укол зависти: сестра мужа проводила свои дни на каменных полах, а не на плотно утрамбованной земле Эйама. Тем не менее Эйам был родиной Эмили, и она сильно скучала по деревне. — Пенсия, — сказала она охраннику у ворот папского дворца. Рядом с высокими белыми башнями богато украшенного дворца этот охранник в своем красном плаще казался совсем маленьким. Он проворчал что-то и ткнул рукой вправо. Поплотнее закутавшись в шаль, Эмили пошла вдоль периметра дворца. Под ногами хрустел гравий; этот звук отвлекал ее внимание — до тех пор, пока она не услышала конский топот по булыжной мостовой. Посмотрев в направлении звука, она увидела скачущий во внутренний двор отряд гонцов под знаменем короля Эдуарда. Она метнулась в тень и затаилась там, но потом поняла, что это глупо, и снова вышла на солнце. Что им, больше делать нечего, как искать ее, спустя столько-то лет? Выглядели всадники очень представительно, в блестящих доспехах, на прекрасных конях, и в ней пробудилась острая тоска по Англии; какими близкими казались ей эти люди, как легко она могла бы их понимать! Никому и в голову не пришло бы, что она жена браконьера, — для них она была бы просто еще одной неприметной старой женщиной, нуждающейся в подаянии. Ее сердце затосковало по дому. Переправиться через Ла-Манш — это дорого и опасно, но в Авиньоне у нее больше нет ничего, да и во всей Франции, если уж на то пошло. Никаких родственников, а единственный более или менее знакомый человек — еврей лекарь, сам скрывающийся от английского правосудия… Пока мимо во всей своей красе скакал отряд англичан, ужасная мысль зародилась в сознании Эмили: сколько они заплатят, если она шепнет им несколько слов об этом человеке? Наверняка хватит на то, чтобы пересечь море и начать новую жизнь. «Нет, — ругала себя она, — это подлое предательство по отношению к доброму человеку». Однако был ли он добр на самом-то деле? Ее муж мертв, несмотря на его заботы. |
