Я повернулся спиной к скамейке и побрел в дом.

Обошел все комнаты, но женщина в светлом платье и широкополой шляпе скрылась в глубинах моего больного сознания и не хотела оттуда показываться.

Тогда я вернулся в спальню. Снотворное сделало свое дело: веки налились тяжестью, я почувствовал, что ноги мои слабеют и подкашиваются.

Я лег на кровать, не выключая свет. Закрыл глаза и несколько минут пролежал неподвижно. Холодно. Мне снова холодно.

Я открыл глаза и присел на постели, борясь со сном. Холод предупреждал о ее появлении. И он меня не обманул. Женщина стояла напротив кровати, у противоположной стены. Стояла молча, не пытаясь заговорить или приблизиться.

— Что ты хочешь? — спросил я.

Она смотрела на меня длинными глазами, на губах у нее играла печальная улыбка.

— Скажи мне, что тебе нужно? — снова спросил я.

Тишина.

Женщина оторвалась от стены, проплыла над полом и скрылась из глаз в полутьме коридора.

Я упал на подушку, и глаза мои закрылись. Душу сковал то ли сон, то ли тяжелый долгий обморок.

Утро разбудило меня идиллическими птичьими голосами. Но я не обрадовался ни летнему солнцу, ни теплому ясному дню, ни звонким птичьим перепевам. Голова моя раскалывалась на части, а когда я попытался подняться с кровати, то обнаружил, что страдаю еще и потерей координации. Об этих симптомах я уже читал в разных статьях медицинских изданий, и прекрасно понимал, что они означают. Они означают, что я перехожу из мира реального в мир душевных сумерек.

Я уселся на край кровати, закрыл лицо руками и несколько минут сидел в такой позе, беззвучно оплакивая самого себя.

Конец. Это конец. Случилось то, чего я боялся больше всего на свете. Даже больше, чем смерти.

Однако пока я не совсем расстался с миром реальным, я решил бороться за каждый отведенный мне миг. Я заставил себя подняться с постели и добраться до ванной. Выкрутил до упора холодный кран, переключил его на душ и влез под ледяные струи. Стоял под отрезвляюще холодной воды до тех пор, пока голова не обрела прежнюю ясность, а движения не стали вполне контролируемыми. Тогда я вылез из ванной, закрутил кран и докрасна растерся жестким полотенцем.

— Я вполне нормален, — сказал я вслух. Внутри меня кто-то засмеялся тоненьким противным голосом.

Я вздрогнул. Вернул полотенце на место, накинул халат и побрел на кухню. Включил чайник, открыл холодильник и обнаружил, что мысли о еде вызывают рвотный синдром. Я захлопнул холодильник и присел на стул. Этот симптом я тоже хорошо помню. Он удивительно точно вписывается в общую картину начинающейся шизофрении.

— Нет, — сказал я вслух. — Никакой я не шизофреник.

В подтверждении своих слов я достал из холодильника сыр, нарезал его толстыми ломающимися кусочками, при этом стараясь дышать в сторону. Обоняние внезапно обострилось, и меня тошнило не только от вида еды, но и от ее запаха. Наверное, так же тошнит по утрам беременных женщин.

— Но я-то не беременная женщина, — резонно возразил я неизвестно кому.

Бросил в чашку две ложки растворимого кофе, налил в стакан апельсиновый сок. Мне опять мучительно хотелось пить. Господи, что со мной? Впрочем, при чем тут господь? Что со мной происходит, я прекрасно знаю и без него. Шизофрения, как и было сказано.

Я добавил в кофе пару ложек сахара, размешал его и сделал осторожный пробный глоток. Получилось. Желудок наполнился благодатным теплом, состояние паники немного отступило.

— То-то же, — сказал я.

Сделал себе небольшой бутерброд из полузасохшего хлеба и куска брынзы, поднес его ко рту. В ноздри ударил соленый запах, все внутри взбунтовалось и перевернулось. Я опустил руку и немного подождал.