|
От него вроде и не воняло, но все равно все пытались спрятать руки за спиной. Он не пялился ни на чьи буфера, но почти все женщины все равно складывали руки на груди. Глядя на любую женщину, говорящую с Питером Уилмотом, можно было заметить, как ее мышца frontalis собирает лоб в складки — в знак того, что она боится. Верхние веки Питера бывали полуопущены, что было больше похоже на обозленность, а не на поиски любви. А потом, тем вечером в галерее, друзья Мисти разбежались. И тогда она осталась наедине с Питером с его немытыми волосами, свитером и старой бижутерией, и он перекатился на каблуки, уперев кулаки в бедра, и посмотрел на картину, со словами: — Так что? Не глядя на нее, спросил: — Собираешься струсить и сбежать со своими друзьишками? Он говорил это, выпятив грудь. Его верхние веки были полуопущены, а челюсть двигалась взад вперед. Зубы скрипели друг о друга. Он развернулся и привалился к стене с такой силой, что картина позади него перекосилась. Он откинулся назад, расправив плечи по стене, сунув руки в карманы джинсов. Питер закрыл глаза и сделал глубокий вдох. Медленно выдохнул, открыл глаза, глядя на нее, и спросил: — Так что? Твое мнение? — Насчет картины? — переспросила Мисти. С домом нетесаного камня. Она потянулась и выровняла ее. А Питер глянул вбок, не поворачивая голову. Перекатил глаза, чтобы посмотреть на картину у плеча, и сказал: — Я вырос в доме по соседству с этим. Тип с книгой — это Брэтт Питерсен. А потом он громко, чересчур громко, объявил: — Мне нужно знать, выйдешь ли ты за меня замуж. Вот так Питер сделал предложение. Так ты сделал предложение. Впервые. Он был с острова, рассказывали все. Остров Уэйтензи, целый музей восковых фигур, куча эдаких старых добрых семейств, живущих со времен Мэйфлауэрского[7] пакта. Эдакие древние родовые древа, где все всем двоюродные родственники через поколение. Где никто не приобретал новое столовое серебро уже лет двести. С каждым блюдом они ели что нибудь мясное, и всем парням оттуда вроде бы полагалось носить все те же потертые старые украшения. Что то вроде традиции местной моды. Старинные крытые гонтом каменные дома, которые высятся над Дубовой, Каштановой, Заболонной улицей, омытые соленым ветром. Даже их чистокровные охотничьи псы по происхождению были кузенами. Люди говорили, что на острове Уэйтензи все своеобразного музейного качества. Кособокий старинный паромчик, вмещающий шесть машин. Три квартала зданий красного кирпича по Лавочной улице: бакалейщик, старая библиотека с городской часовой ратушей, магазины. Старая дощатая обивка и террасы, опоясывающие древнюю закрытую Уэйтензийскую гостиницу. Уэйтензийская церковь, вся из витражей и гранита. Тогда, на худфаковской выставке, на Питере была брошь в виде кольца грязно синих поддельных самоцветов. Внутри был круг фальшивого жемчуга. Некоторых синеньких камешков на месте не было, и пустые ячейки скалились острыми зубками. Металлические части были из серебра, но погнутые и почерневшие. Острие длинной булавки торчало сбоку и вроде было покрыто ржавчиной. Питер, держа в руках большой пластиковый стакан пива с оттиском какой то спортивной команды, сделал глоток. Он сказал: — Если ты не станешь рассматривать предложение выйти за меня, то мне нет смысла приглашать тебя на ужин, так? Глянул в потолок, потом на нее, и пояснил: — Я обнаружил, что такой подход позволяет каждому сберечь хренову кучу времени. — Просто на заметку, — сказала ему Мисти. — Этот дом не существует. Я его выдумала. Сказала тебе Мисти. А ты ответил: — Ты помнишь этот дом, потому что он по прежнему в твоем сердце. А Мисти сказала: — Откуда ты, бля, можешь знать, что в моем чертовом сердце? Большие каменные дома. Мох на деревьях. |
