|
Мох на деревьях. Волны океана, которые шипят и бьются об утесы коричневых скал. Все это было в ее белом грязном оборванном сердечке. Может быть потому, что Мисти осталась стоять рядом, а может потому, что ты решил — она толстая, одинокая и убегать не станет, ты глянул на брошку на своей груди и улыбнулся. Глянул на нее и сказал: — Нравится? А Мисти спросила: — Сколько ей лет? А ты ответил: — Много. — А из каких она камней? — спросила она. А ты ответил: — Из синих. Просто на заметку: нелегко было полюбить Питера Уилмота. Тебя. Мисти спросила: — Откуда ты? А Питер легонько встряхнул головой, ухмыляясь в пол. Жуя нижнюю губу. Оглядел немногих оставшихся в галерее, сузив глаза, посмотрел на Мисти и спросил: — Обещаешь не кривиться, если я тебе кое что покажу? Она оглянулась через плечо на друзей: те ушли к картине, висевшей на противоположной стене, но продолжали наблюдать. А Питер сказал шепотом, все еще привалившись задницей к стене, склонился к ней и прошептал: — Чтобы создать настоящее искусство, нужно страдание. Просто на заметку, однажды Питер спросил Мисти, чем ей нравится та живопись, которая нравится. Почему, например, жуткая батальная сцена вроде «Герники» Пикассо оказывается прекрасной, а картина с двумя целующимися единорогами в цветущем саду кажется дерьмом. Кто— нибудь вообще отдает себе отчет, почему ему что то нравится? Почему люди что то делают? Там, в галерее, где подглядывали ее друзья, должна была висеть и картина Питера, так что Мисти согласилась: — Ну. Покажи мне свое настоящее искусство. А Питер сербнул пива и вручил пластиковый стакан ей. Сказал: — Помни. Ты обещала. Он схватил двумя руками полураспущенный подол свитера и потянул его вверх. Подъемом театральной кулисы. Как занавес. Под свитером показался его впалый живот с произрастающей посередине дорожкой волос. Потом пупок. Показались волосы, торчащие в стороны между двух розовеющих сосков. Свитер приостановился, укрыв лицо Питера, и один сосок вытянулся за кончик далеко от груди, красный и заскорузлый, прицепленный к изнанке старого свитера. — Смотри, — произнес изнутри Питеров голос. — Брошка заколота сквозь сосок. Кто то коротко вскрикнул, и Мисти рывком оглянулась на друзей. Пластиковый стакан выскользнул у нее из рук, шлепнувшись на пол с пивным взрывом. Питер опустил свитер и напомнил: — Ты обещала. Это была она. Ржавая булавка входила в сосок с одной стороны, пробивала под ним дорогу и торчала из другого края. Кожа вокруг нее измазана кровью. Слипшиеся и прилизанные от засохшей крови волосы. Это была Мисти. Кричала она. — Я каждый день прокалываю новую дырку, — сказал Питер, нагибаясь за стаканом. Пояснил: — Так я каждый день чувствую свежую боль. Теперь, если присмотреться, было видно, что свитер вокруг брошки присох и потемнел от пятна крови. Хотя, дело то было на худфаке. Она видела вещи и похуже. А может, нет. — Ты, — сказала Мисти. — Ты псих. Без причины, быть может, из за потрясения, она засмеялась и пояснила: — В смысле — ты монстр. Ее ноги в сандалиях липли и хлюпали от пива. Кто знает, почему нам нравится то, что нравится. Мисти оглянулась на друзей, а те смотрели на нее, подняв брови, и были готовы прийти на выручку. А она глянула на Питера и представилась: — Меня зовут Мисти, — и протянула руку. А Питер, медленно, не отрывая взгляда от нее, потянулся и отщелкнул булавку под брошкой. По его лицу пробежала дрожь, каждая мышца на миг напряглась. Его глаза плотно зажмурились, покрывшись морщинками, и он вытащил булавку из свитера. Из собственной груди. |
