Женщина — разделяющее, избирающее начало жизни, источник разделения, войны.

Женщина — сито индивидуальностей.

Женщина — печь нашего сознания.

Эгоизм может быть и такого рода: вы слишком жизнерадостно себя чувствуете сравнительно со среднею нормой, отведенною человеку на земле, счастья, вы прекрасный, добрый, умный человек, но у вас нет достаточного внимания к несчастным и вы эгоист и непременно встретите в жизни обстоятельство, которое заставит вас страдать. Таким обстоятельством было для матери моей — Лидия, а для меня — Ефросинья. Так чаще всего и бывает, что обстоятельство это находится в самой близи, потому что близкому бедному видно все ваше богатство, он завидует, худеет от зависти и злится.

25 Сентября. Погода стоит не холодная, но ветреная, небо в тяжелых, быстро бегущих облаках, между которыми просвечивает солнцем залитое небо. Тетерева вдруг стали очень строгими. Видел гаршнепа.

Примета: если журавли и гуси полетели, то через месяц будет зима. Узнают зиму и по зверям, лисенка убили — ноги уже серые, белка вылиняла — старая, вовсе сивая.

Лен постлан уже недели две, через две недели его будут подымать, ставить в гужевки, потом садят на овин. Принято мять лен ночью. Обтрепывают.

Сперва прядут волну и ткут сукно. Филипповским постом прядут (лен), Великим постом ткут. Ранней весною, когда еще снег не совсем вышел, белят.

Гадают на посев в масленицу: если хороший день в понед., то в понед., и т. д.

Посев конопли — в постный день, после посева топят баню и отдыхают, одеваются чисто — чистая конопля.

Во время сева ржи — крыш не кроют.

Сообщил все Георг. Север… Вязьмич.

26 Сентября. Земля холодная насквозь, сыростью прохватывает и дышит могила. Листья летят, как птицы, по ветру, иногда всмотришься — правда, не листья, а стая маленьких птичек мчится в теплые страны. Ласточки все еще здесь, не улетели и грачи.

Новый покойник: Ив. Серг. Кожухов. И ни малейшего движения в душе. Умирают люди, облетают листья — осень, глубокая осень!

Большевики додумались, наконец, до признания принципа личной собственности как основного начала, на чем они уже строят свою площадку коммуны фабричных рабочих, управляющих всеми этими личными интересами на общее благо. Понятие коммуны теперь уже лишается своего морально-социального значения и совпадает с понятием вообще государства. Форма государства, впрочем, иная, чем, напр., в древнем Египте, там оно имело форму пирамиды, а у нас форму усеченного конуса, причем тело конуса — собственники, а на верхнем малом кругу сечения — коммунисты. Пока эти части управляющие и управляемые соединяются чисто механически, силой захваченной власти, а потом, когда коммуна рабочих научится производить машины, то соединение будет посредством выгод: собственнику земледельцу будет выгодно отдавать часть своего имущества за продукты фабрик.

Но, может быть, дальше для общей выгоды признают принцип личного интереса в крупной промышленности (частью это признано уже и теперь: аренда предприятий), и на площадке останутся только управляющие общим благом коммунисты, или чиновники, которые ничего не производят, кроме декретов, подобно, напр., городовому на прежнем Невском: все, бывало, там движется, шумит, смеется, бесится, ругается, а городовой стоит и молчит, существуя исключительно для общего блага. Но городовой уйдет с поста и будет человеком, останется столб, возле которого он стоял — вот будущие коммунисты, вернее, будут, как столбы.

Характерно, что во всей советской прессе нет смеха, иронии, никто даже не подмигнет, не перекинется значительным взглядом. Словом, у нас не шутят!

Часто приходит в голову, что почему я не приемлю эту власть, ведь я вполне допускаю, что она, такая и никакая другая, сдвинет Русь со своей мертвой точки, я понимаю ее как необходимость.