Ремизов чрезвычайно оригинальный писатель, он единственный русский писатель-патриот; это слово — патриотизм — без чувства пошлости можно соединить с именем единственного писателя Ремизова. Я помню случайные сочинения, напр., Родионова «Наше преступление», — в них также есть это чувство боли за Россию, но эта боль выводит в мрак, в публицистику черносотенца, Ремизов всегда остается чистым в грязи…

Если спросить себя, можно ли было жить в России с ненавистью в сердце к поработителям народа и не примкнуть к лагерю людей, создавших ее гибель слева, то скажешь, что нельзя было, но Ремизов исключение: он мог жить так, как юродивый.

1 Апреля. Проснулся ½ 3-го ночи от крика Левина петуха и думал сначала о петухе: «Надо найти такого естественника, который сказал бы мне наконец, как узнают петухи время и какая подобная птица соответствует петуху в природе»; потом, конечно, я думал, как кончится власть коммунистов, и установил такую перспективу: 1) от расстройства финансов рабочие и служащие скоро будут покидать учреждения, бастовать, 2) армия вся разбежится, 3) партия распадется, 4) появятся черносотенцы или иностранцы. Пришла в голову аналогия в отношении «народа» и «интеллигенции»: какой-нибудь работник Михайло, ругающий «на все корки» коммунистов, не преминет обратиться к Ч. К., если его соблазнит вид моего самовара, интеллигент, ненавидящий коммунистов, при монархическом движении тоже заключит союз с Ч. К. — и этим все держится.

Третий петух разбудил меня ½ 4-го — я думал о прочитанном вчера у Джемса о потоке сознания и параллельно этому мне пришло в голову, что, в сущности, наш XIX в. был всецело занят исследованием внешнего мира, можно предполагать в результате этого процесса нагромождение материальных ценностей, пожар их (война), страшный духовный бунт (внутренняя сущность социализма) — все это в XX в. обратит ум человека внутрь себя, и последуют открытия совершенно теперь невероятные. Еще я думал, что источник собственности находится в природе души человека и торжества его Ego: мое нынешнее «Я» присваивает мысли вчерашнего и вместе с мыслями пленяет и соединяет с собою вчерашнее «Я»; из этого выходит, что никаким перемещением материальных ценностей нельзя изменить этого душевного потока, — вопрос, однако, будет иной, если обратиться к самой душе…

В 6 утра петух разбудил меня окончательно, было ярко светло, был солнечный день. После обычных хлопот с чугункой и чаем обрабатывал дневник нашествия Мамонтова и наткнулся на образ «Мертвой головы Голиафа», в которой отразится у меня русское реакционное начало, так пугающее рус. интеллигента-бунтаря. Лева с дровами, Глухая со стиркой белья не дали много пописаться и еще почитать Джемса.

В 11 пошли с Левой: он за пропуском матери, я в О.Н.О. Делал фантастическую смету об охране архивов, получил здание для музея краеведения, Лева получил, наконец, пропуск и отправил его по почте. Можно рассчитывать, что после 1 ½ годовой разлуки Е. П. через месяц будет с нами.

Любопытно отметить, что прошлую весну все ожидали освобождения и переворота извне, а теперь все, решительно все хотят убегать — это шаг вперед, все-таки некоторая активность. Я же думаю, наоборот, закрепляться на месте.

После обеда лег вздремнуть, прочитал, как черт украл месяц, не очень понравилось: насилие воображения; при засыпании наблюдал возникновение снов от стука и крика у евреев по соседству: я могу иногда слышать свой храп и анализировать, как из стука молотка рождаются в голове фантастические баталии…

После чая позанимались с Левой, солнце мешало мне заниматься, больше смотрел на грачей из окна, до того залюбовался отливом черных перьев на шее грачей, что вынул свой черный бархат с синим отливом и тоже им любовался.