В сумерках мы говорили с квартальным, что в чувстве ненависти к евреям, совершенно новом для русского, мы теперь очень сходимся с поляками.

Проводили с Левой учительницу Ольгу Николаевну, светло морозило, чувствовал себя хорошо, потому что, наконец, достали пропуск для матери. Потом в темноте кололи дрова, жарили картошку.

3 Апреля. В отделе у Гроднера.

Совсем не умею разговаривать с нашей Обезьяной, но хорошо, что знаю это, и подыскиваю каждый раз посредника; пока тот объясняется с нею, я сижу в кусту, дожидаюсь и наблюдаю, как она убеждается; по данному сигналу я вылезаю из куста, и она мне подписывает бумагу.

О внимании. Мы говорим: «не стоит обращать внимания», «оставим без внимания», «внял его просьбе» и т. д. — всегда так, будто внимание зависит от нашей воли.

Гений видит не то, что другие, потому что обращает внимание на невидимые для всех стороны предметов, но человек гениальный этим не свободен: он находится в плену у своего гения («отдаться своему гению»).

Итак, если в способности управлять своим вниманием выражается свобода воли, то этой свободной волей обладает не гений, даже не талант, а средний рассудительный человек, способный по своему выбору отдать свое внимание изучению крика петуха, или наблюдению пятого листика земляники, или… чему угодно. Вывод: филистеры, немцы, всякие квадратные дельные люди обладают волей свободной, гениальные отдаются Божьей милости и совершенно несвободны.

Есть, однако, в жизни необходимое сочетание гения с филистером: филистер может быть в одном лице с гением и отдельно. Филистер — это аренда, торг гения, использующий его для общественных целей. Надо, например, точно знать время вдохновенья (утром, вечером? весною? осенью?) и тысячи приспособлений знать тоже, чтобы «снять» с гения его вдохновение в слове, в цифрах. Совершенно гениального человека я знаю одного: Шаляпина, он безмыслен, как глыба, и не знаю, как бы он был, если бы не было при нем еврейчика Исайки, который является настоящим арендатором Шаляпина. А гениальная Россия в руках евреев? Вообще нам русским надо хорошего арендатора (немца?).

И вот этот арендатор является собственно носителем идеи свободы воли, ходит в сюртуке, выпячивает грудь, гордится.

Моцарт и Сальери — в этой поэме изображается трагедия «арендатора», пожелавшего стать как гений посредством свободы воли человека (мастерством, достижением).

Сегодня видел — гуси летели (говорят, что уже дня три летят), видел желтую бабочку — пролетала над сараем — и видел под вечер три мухи танцевали над бочкой — мухи волю получили. Приедет Ефр. Павл., хоть вспомним, как мы были вольные.

4 Апреля. Вербное воскресенье.

Лучи солнца между облаками серо-пушистыми, как вербы, до чего хорошо!

Вчерашнее рассуждение о гении и его арендаторе можно распространить широко, очень широко: гений — это как земля, а таланты, ее использующие пахари, постоянно стремятся поставить на ней свой штамп (собственника): Сальери — это собственник. И «человеческое» дело — собственническое дело.

Комизм рассказа Щекинской старухи о собраниях большевиков состоял в том, что она изображала быт живых людей со всей подробностью нашего времени (напр., разжился ½ фунта керосину) и вдруг… выхватывала слова официальные, напр., «освободить женщину от вековых уз».

Вырвался за город, и мне было так хорошо там! я говорил: «Из-за этого мгновения радости — стоило жить!», а радость была чисто детская, о том, что поле под ногами настоящее, только из-под снега поле, и что жаворонки поют и коршун плавает, и что по солнечному лучу передался мне крик гусей и я видел их летающих высоко, и что первую видел бабочку, и что мать моя вспомнилась, как она совсем старая, отсидев зиму, выходила в Апреле на солнце и говорила, что все как хорошо.