8 Октября. Из раненой души вытекает любовь.

Любовь — это кровь души.

Родных своих можно любить только после смерти их, потому что в одном чувстве к родному человеку всегда вперемежку действуют и любовь, и неприязнь.

Как во всяком живом человеческом теле протекает красная и голубая кровь, так у родных перемежаются любовь и неприязнь.

Потому и сказано, что отца и мать свою надо оставить, чтобы любить.

И еще сказано: «Враги человека — домашние его».

Но чтобы оставить своих, нужно иметь рану в душе. Из раны душевной вытекает ее кровь — любовь.

Звездное утро. Золотые березы белыми холстами встречают мороз. Тихо в лесу и звонко. Забереги на озере. Два белых лебедя казались убитыми, но это они так спали в морозе.

В полдень мы прилегли на моховых кочках. Возле нас, как куры, паслись клюквенные женщины. Лицо к солнцу, все равно как к костру, — палит, а вокруг холодок. На кочках дремлешь, будто едешь-спишь в дороге. Маленькие сосны и елки, сходящие на нет во мху, очень изящны и разнообразны в своих формах. Проспали часа два. Клюквенные женщины отошли шагов на сто.

Тишина. Сойка с голубыми крыльями — единственная птица. Далеко стонет, надрывается гончая. В нашей церкви похоронный звон.

Вечер с медным полукружием неба, и опять звезды, опять Большая Медведица, странствующая ночь вокруг нашего дома, и в доме чутошный огонек из пузырька от карболовой кислоты. Учительница Марья Дмитриевна вспомнила о покойнице-хуторянке, которую хоронили сегодня, и сказала: «Вот мы делаем запасы (она накопила себе 10 мер картофеля), а завтра умрем и никому не будем нужны, и запасы наши так останутся, суета сует!»

Над Алексином туча нависла: сюда грозится переехать бригада с курсами красных офицеров, и нас (две школы, колония детей, больница, экономия и т. д.) хотят выгнать. Солдаты говорят, что не успеют: Минск забран.

Средний человек — строится по правилу сложения, он сумма слагаемых, но жизнь не арифметика, тут складываются самые разнородные, святые и звери, и мощи с гусиной печенкою.

Большинством населения все-таки большевизм понимается не как организованное преступление, а как неудача, существует представление о настоящем большевике, разговаривают, напр., так:

— Он настоящий большевик?

— Нет, так, примазался.

— А вы видели настоящего?

— Нет, не видел.

— Да есть ли настоящий-то?

— Ну, Ленин все-таки настоящий.

— Э, да разве можно с нашим народом да в коммунизм! и т. д.

Словом, в основе-то считается делом хорошим, но невыносимым, и только бы поскорее это хорошее дело исчезло. И всякий знает, что из этого ничего не выйдет.

При этом маленьком свете мысли мало-помалу сливаются и совпадают одна с другою, как тела разнообразных предметов в лунную ночь.

В темноте большие красные, колечком сложенные губы женщины, прикрытые ладонью от мужа, причмокивают, вызывают… ну, как это можно любить? прошло и пропало.

А в этой я люблю свое прошлое хорошее, и мне дорога ее устойчивость, к этому я могу возвратиться, но к тому невозможно. Между тем я и не раскаиваюсь в том — то преходящее, опыт…

Семашко и Разумник решительно имеют что-то общее, и оба мне нравятся.

10 Октября. В дом Ремизова, как на свет лучины с мелей сползаются раки, — приходили от семей своих разные странные люди (обезьяньи князья), и здесь они попадали в ловушку и возвращались домой на свои мели с презрением в душе к своему домашнему быту.