Вечереет. Останавливаются мысли в голове, как здания каменные. Зажигаю маленький огонек, и вот эти здания-мысли начали бросать свои падающие тени, и тени сливаются одна с другою, и ночь наступает, и сон как напрасное усилие по теням догадаться о мыслях.

Природа накануне катастрофы спешит раздать — разбросать свое золото нам и будто говорит: спешите, спешите, берите скорее.

За семь лет, как бросил именье Барышников, мухи так засидели окна, что едва различишь роскошные пейзажи.

— Живем, дожидаемся, пока народ поумнеет и правительство поглупеет.

Живем, как муха, запечатанная между рамами.

Пища: картошка, хлеб — приправы нет.

Ночь без спички.

21 Октября. В понед. 5 окт. выпал 1-й зазимок, и мороз был в 5° с ветром.

Иван Еремин, посмотрев на кабинет Барышникова, сказал: «Не может остаться так, все прежнее вернется!» Ход его мыслей был: это хорошо, и человек, так живший, прав, а я не прав, я мужик и раб; еще ему мелькнуло, что когда Барышников жил в своем кабинете, он мог за 30 к. купить бутылку водки.

На Кресту в Дорогобуже месили месиво грязи подводы с баранами, привезенными мужиками, — дань! я видел грязь, видел баранов, но лиц не видал, только голоса были слышны: «поторопитесь», «ослобони» и т. д.

Продком — двери открыты на Кресте, входят туда и выходят, и там грязно так же, как на улице, бывший диякон Федосьев:

— Вам что?

— Капусту получить.

— Вы шкраб?

— Я школьный работник.

— Городской?

— Сельский, из Алексина.

— Сельским шкрабам капусту не выдают.

Ни один из этих баранов не попадает в армию, все расхватывается на месте.

Из крестовых походов: крестоносцы, заметив, что сарацины в последней опасности глотают золотые монеты, — стали распарывать пленникам животы.

22 Октября. Ночи стали такие длинные, не успать никому, даже дети тревожатся, а керосину совсем нет, высечь кремнем в темноте не умею, и так нельзя всю ночь на часы посмотреть.

Кто отымет у меня эти часы? какая власть, какой труд, какие заботы, голод — нет ничего на свете такого, чтобы лишить меня этой единственной радости.

Если звездно, я вижу, не вставая с постели, как перемещается на небе и странствует вокруг моего дома большое семизвездие; тогда я знаю свой любимый час ранний утренний в звездное утро, когда семизвездие раскинется над озером, а на востоке светит Венера.

Эта ночь хороша, на небе теснота звездная, просыпаясь десятки раз, я не к себе обращаю мысли (и как хорошо думается не о себе! — Заг.), я думаю об исчезнувших владельцах этого дома и земли такой большой, что половина Европейского королевства вполне бы могла на ней разместиться. Они собирали землю, как московские цари, моя же задача собрать человека, читаю днем <1 нрзб.>, переписку, и вот ужас ночей, когда туманы и не видно звезд: тогда земля собирается огромная, а человека не вижу и не могу собрать, и мне кажется тогда, что никогда на Руси не могли и никому не удастся собрать человека, как земли собирали цари.

По легендам, их укрепление в этих местах начинается с какого-то барышника: будто бы какой-то русский генерал изменил на войне за три бочонка с золотом и отправил его в свое поместье с каким-то барышником, и тот взял это золото себе и начал Барышниковых, собирателей Смоленской земли.

Я думаю, как они собирали эту землю… пока земля не задавила их.

Задавила земля человека — он призрак на огромной земле.

Весь день как попытка сохранить в себе человека и конец: молочно-туманная ночь и кошмары черного идола.