— Мог кто-нибудь выстрелить в вас из такого ружья в аллее? Может, вас парализовало именно по этой причине?

— Это невозможно. Никого, кроме моих приятелей, поблизости не было. Кроме того, электронная стрела не смогла бы пробить мой кевларовый бронежилет. И последнее: даже если бы на мне не было бронежилета и в меня чем-нибудь таким стрельнули, эта штука застряла бы в моей шкуре. Согласны?

— Согласна. — Клер сделала в блокноте очередную запись и сказала: — В прошлый раз вы говорили, что, несмотря на паралич, вам удалось подняться и войти во двор.

— Если честно, ничего более трудного мне в своей жизни делать не приходилось. Мне казалось, что я весил две тысячи фунтов; кроме того, ни один орган у меня нормально не функционировал. Все это на меня так подействовало, что стоило мне войти во двор, как я, окончательно обессилев, всем телом рухнул на асфальт. А в следующую секунду во дворе застрочили пулеметы.

— А когда вы начали приходить в себя?

Веб задумался.

— У меня было такое ощущение, что я оставался парализованным по меньшей мере год. Но, как оказалось, пролежал я совсем недолго. Как только загрохотали пулеметы, силы стали ко мне возвращаться. Через секунду я уже мог шевелить руками и ногами, хотя они и горели как в огне. Так бывает, когда конечности затекают, а потом кровообращение в них начинает восстанавливаться. Впрочем, в тот момент я не знал, как использовать свои вновь обретенные конечности, поскольку идти мне было некуда. Меня прижимал к земле непрерывный пулеметный огонь.

— Значит, вы не представляете, из-за чего вас могло парализовать? Скажите в таком случае, не было ли у вас в последнее время какой-нибудь травмы, связанной с повреждением двигательного нерва или нервного узла? Это тоже могло стать причиной овладевшего вами беспомощного состояния.

— Ничего подобного у меня не было. Кроме того, если бы у меня была травма, на задание бы меня не послали.

— Итак, вы услышали грохот пулеметов, после чего онемение стало у вас проходить?

— Да.

— Хотите добавить что-нибудь еще?

— Да, о том парнишке. Таких, как он, я видел тысячи. Тем не менее я не мог выбросить его из головы. И дело не в том, что у него на лице был след от пули. Мне много такого случалось видеть. Просто я не мог его забыть и все. И потом снова его увидел — когда начали стрелять пулеметы. Он сидел на корточках, прислонившись к стене у входа в аллею. Сделай он еще один шаг — и пули разрезали бы его пополам. Я крикнул ему, чтобы он держался подальше от двора, и пополз к нему. Он был испуган до полусмерти. Потом он услышал в аллее шаги парней из группы «Хоутел» и решил бежать от них и от меня через простреливаемый пулеметами двор. Я не хотел, чтобы его убили, Клер. В ту ночь и без того погибло слишком много людей. Я прыгнул и схватил его. Он крикнул, что ни в чем не виноват. Но когда ребенок сразу заявляет тебе такое, становится понятно, что ему есть что скрывать.

Я как мог успокоил его. Он спросил меня, вся ли моя группа погибла, и я сказал, что, кроме меня, погибли все. Я дал ему записку и свою бейсболку, после чего выстрелил из ракетницы, поскольку в противном случае парни из группы «Хоутел» обязательно бы его пристрелили. Но мне, как я уже говорил, не хотелось, чтобы он умер.

— Вам пришлось пережить ужасную ночь, но вы должны испытывать некоторое утешение при мысли, что вам удалось спасти этого мальчика, — сказала Клер.

— Думаете, должен? Сомневаюсь.