Гранин сделал один осторожный шаг вперед и едва не отступил снова, увидев в углу кабинета зловещего цыгана Драго Ружа, усмехавшегося в густую курчавую бороду. Было совершенно невозможно определить, сколько ему лет, – это лицо с одинаковой вероятностью могло принадлежать как сорокалетнему, так и столетнему человеку.

– И это открывает определенные перспективы для нашего сотрудничества, – меж тем размеренно продолжал канцлер, устало прикрыв глаза. – Мария Михайловна сообщила, что Александра уезжает в загородную усадьбу Лядовых, и это существенно усложняет, – тут он фыркнул, – мою шпионскую деятельность.

– Я в деревню не поеду, – немедленно сообщил Гранин, которому вовсе не улыбалось служить канцлеру в позорном качестве соглядатая. И он снова бросил осторожный взгляд на цыгана: ну к чему он здесь?

– Поедете как миленький, голубчик, – по отечески мягко возразил канцлер, – если, конечно, хотите узнать о судьбе своих сыновей. Супругу вашу уже не вернуть, но ведь родительские чувства не оставили вас и в заточении? Зов крови, Михаил Алексеевич, сложно перешибить, уж я то знаю.

– Что с Надей? – глухо спросил Гранин, ощущая острую тоску, разлившуюся по груди. Канцлер бил наотмашь, по самому больному, и дышать стало тяжело, а мир потерял свою четкость. Гранин был стариком, и здоровье его, некогда крепкое, изрядно истрепалось от времени. Он даже испугался, что его вот вот хватит удар, и на всякий случай оперся рукой о кресло.

Умирать на глазах канцлера и его жуткого цыгана не хотелось, и от этой последней насмешки судьбы становилось лишь хуже.

– Ваше исчезновение следовало как то объяснить, – голос канцлера доносился будто через толстую перину, и Гранину было сложно вникнуть в его слова, – поэтому мы обставили все так, будто вы покинули семью добровольно. Ваша жена осталась разгневанной и, боюсь, полной ненависти к вам.

И тогда в голове Гранина лопнул какой то сосуд, удерживающий его на поверхности сознания, боль в груди стала невыносимой, а воздух перестал попадать в легкие.

Какой бесславный конец, успел подумать он – и еще о Наденьке, так подло обманутой, и о том, как же она пережила такое предательство, а потом гортанный цыганский голос заполонил все вокруг, слова были незнакомыми, на неизвестном Гранину языке, и он понял, что все еще слышит и даже немного мыслит.

Все тело полыхало, корчилось и менялось, ему выкручивало суставы, ломало кости, сползала, казалось, кожа, и пытка эта длилась почти бесконечно, а потом Гранин ощутил щекой холодный пол и, наконец, задышал и тихо заплакал, не в силах справиться с отголосками страшной муки внутри себя.

– Вот что меня удивляет, Драго, – раздался холодный голос над ними, – почему в тебе, валахе, так сильно наше «авось»? Ты когда нибудь соизмеряешь свою силу? Что это такое?

– Хватил слегка лишку, – ответил все тот же гортанный голос с сильным акцентом.

Наступила пугающая тишина.

Гранин с трудом сел, откинув с лица длинные темные волосы.

– Что вы со мной сделали? – хрипло спросил он.

– Уж так, Михаил Алексеевич, вышло, – канцлер присел на корточки перед ним, с любопытством разглядывая Гранина, будто впервые его видел. – Авторитет мудрого лекаря, который спас Александре жизнь, теперь потерян, но это не значит, что вы мне не пригодитесь. Дмитрий Петрович, – негромко позвал он, но дверь тут же притворилась, и в щели образовалась физиономия самого секретарского вида, – вы уж подготовьте нам документы… Михаил Алексеевич, знает ли Александра ваше имя?

– Нет, – ответил он бессильно, – не помню, чтобы о том заходила речь…

– Ну вот на Гранина Михаила Алексеевича и составьте, что ему лишнее вранье на себе носить.