Да потому что привычка – страшное дело.

С утра ему пришлось пережить два настоящих допроса, первый из которых учинила грозная старушка, представившаяся Марфой Марьяновной. Прежде чем допустить визитера до атамана, она досконально его запытала: кто таков, откуда явился и по какой причине решился сменить город на деревню.

Затем пришел черед самого атамана, который первым делом скрупулезно изучил все заготовленные канцлером рекомендации, а потом со вздохом вынес вердикт:

– Уж больно вы молоды, Михаил Алексеевич.

Молод, молод, ужасающе молод, мысленно согласился с ним Гранин. Метаморфоза, которой он не просил, к которой никак не стремился и которая теперь удручала его не менее, чем все остальные удары судьбы.

Затруднение атамана Лядова было ему понятно: папаша наседка предпочел бы нанять управляющего в летах, чтобы деревенская уединенность не пробудила в Саше ненароком романтических устремлений, свойственных всем девицам ее возраста без исключения. Даром что Гранин не блистал роковым очарованием и вовсе не намеревался проявлять к Лядовой ни малейшего любовного интереса – кто знает, на что способны коварные белые березки и заснеженные луга.

– Женаты? – со смутной надеждой спросил атаман.

– Вдовец, – как можно спокойнее попытался ответить Гранин, но свежее горе вдруг завладело им, и голос невольно задрожал. Лядов посмотрел с невольным сочувствием и снова вздохнул.

О том, что его жена покинула этот мир семь лет назад, Гранин узнал лишь совсем недавно, в тот день, когда его заключение было прервано. Враз утративший все свое балагурство Семен строго велел собираться, и Гранин так растерялся, что не сразу сообразил: ничего из того, что было в лечебнице, он ни за что на свете не заберет с собой. Только надел ненужные прежде теплый кафтан и плащ – и был готов.

В Грозовую башню они прибыли в закрытой коляске, и цокот копыт вокруг свидетельствовал, что ехали в сопровождении конной охраны.

С грохотом захлопнулись позади тяжелые двери, шаги гулко звучали по узким каменным коридорам, и безликие молчаливые гвардейцы распахивали перед ними решетку за решеткой. В чадном дыму факелов было трудно дышать, и Гранину казалось, что по бесконечной винтовой лестнице он поднимается прямиком в ад.

Канцлер ждал его в своем кабинете на самой вершине, и Гранин подумал, что не взбирается же он сюда каждый день пешком и что наверняка есть какой то хитрый подъемный механизм, недоступный для опальных лекарей.

И, хотя Гранину уже было совершенно нечего терять, он все равно боялся этого человека.

Власть, которой обладал канцлер, не имела границ. Наверняка даже императрица его опасалась, что уж говорить о таком мелком человеке, как пропавший много лет назад никому не нужный лекарь.

Хороший, возможно, лучший в городе, но уже позабытый.

– Надо признать, Михаил Алексеевич, вы безупречно выполнили мое маленькое поручение, – благожелательно произнес канцлер, и не думая подниматься из за огромного, заваленного бумагами стола. Его парик небрежно валялся в кресле вместе с жабо, лысая голова была обмотана шелковым шейным платком, будто канцлера терзала обыкновенная мигрень.

Гранин и не сомневался, что Лядова сдержит обещание и отступится от своих потешных дуэлей, которые и нужны то ей были исключительного от скуки, для эпатажа и из за весьма специфического воспитания. Чудо, что папа атаман до сих пор не отдал ей один из своих полков потехи ради.

Гранин сделал один осторожный шаг вперед и едва не отступил снова, увидев в углу кабинета зловещего цыгана Драго Ружа, усмехавшегося в густую курчавую бороду. Было совершенно невозможно определить, сколько ему лет, – это лицо с одинаковой вероятностью могло принадлежать как сорокалетнему, так и столетнему человеку.