– Что это за верность такая? – поразилась она.

– Стечение злосчастных обстоятельств, – с теплотой произнес он, не спеша отнимать рук, – с которыми меня, однако, значительно примирила наша сегодняшняя встреча.

– Меня же по голове стукнули, – жалобно пролепетала Саша, – и пока загадки разгадывать не выходит. Вы мне объясните все как следует, а то звучит это все крайне запутанно.

Он некоторое время молча смотрел на нее, льдистость голубых глаз искрила в свете ламп, преломляясь и то и дело меняя свои оттенки. Это было похоже на иней, сверкающий на солнце.

– Что ты знаешь о своей матери, девочка? – наконец спросил лекарь.

– О маме? – нахмурилась Саша. – Ну, обычно папа делает страшные глаза и велит мне пойти выклевать печень кому то другому.

– Сильна кровь атамана Лядова, – покачал головой лекарь, – так в тебе и бурлит. Давай я тебе сказок, что ли, почитаю душа моя.

– Сказок! – она смешливо хихикнула. – А и почитайте, нянюшка.

Он позволил ей уснуть только ближе к утру, когда окончательно убедился, что сознание у девицы ясное, память отличная и припадки и судороги ей не грозят.

Удостоверившись, что пациентка спит крепко и мирно, Гранин вернулся в переднюю и начал наводить там порядок, мыть инструменты и менять простыни.

Комнату заволокло щелочным паром, когда дверь тихо скрипнула.

Семен никогда так спокойно не входил, вечно он колотился да вопил с порога, а кроме Семена появляться здесь было и некому, поэтому позвоночник Гранина немедля охватило ознобом, и он быстро обернулся.

Великий канцлер Карл Краузе стоял, опираясь на трость и не глядя по сторонам. Гранин не видел его двадцать два года, и за это время его пленитель, кажется, нисколько не постарел. Именно таким Гранин его и помнил: сухощавым, прямым, как палка, облаченным во все черное, хмурым и с поджатыми тонкими губами.

– Как она? – не разменивая себя на приветствия, спросил канцлер.

– Спит, – ответил Гранин также коротко.

Старик прошелся туда сюда, тяжело опираясь на палку.

– Рассказали? – наконец снова разомкнул он бескровные губы.

– У Лядовой серьезный ушиб головы. Ей всяческие волнения сейчас вредны для здоровья.

– Расскажите.

Гранин помолчал, не будучи уверенным, верно ли он истолковал приказ.

– Михаил Алексеевич, расскажите девочке правду, – повторил канцлер более настойчиво.

– Всю? – уточнил Гранин сухо. – И как вы велели умертвить ее любым образом?

– Мне нет никакого дела до того, как именно вы преподнесете сию давнюю историю, – резко откликнулся канцлер, – а требуется, чтобы Александра прониклась к вам особым доверием.

– Зачем?

– Уговорите ее оставить эту затею с дуэлями, и я вас вознагражу, – заявил канцлер.

Гранин усмехнулся.

– И какая же награда, по вашему, покажется мне теперь достойной? – спросил он насмешливо. – Свобода? Так уверяю вас, к ней я давно уже не стремлюсь. Жизнь мне тоже не особенно ценна…

– Всякий к чему то да стремится, – мрачно обронил канцлер. – Михаил Алексеевич, вы человек разумный и понимаете, что бывают муки куда страшнее неволи, так что не принуждайте меня прибегать к угрозам. Скучное это дело.

– Расстояние между кнутом и пряником у вас удивительно ничтожное, ваше сиятельство.

– Ну согласитесь, что образ жизни, который ведет Александра, совершенно не подобает особе ее возраста.

– Что это вы вдруг опомнились? Законные наследники закончились?

Глаза канцлера бешено сверкнули, и Гранин впервые за эту беседы ощутил болезненный укол страха.