— Просмотри и поговори с солдатами. К завтрашнему дню все должно быть продумано до мелочей.

— Это те самые дети? — спросила Октавия.

Октавиан кивнул.

— Александр и Селена.

— Красивые, — растерянно заморгала она.

Марцелл рассмеялся.

— А ты чего ожидала? Двух горгон?

Октавия сошла по ступеням прямо к нам. Мы с братом невольно попятились. Впрочем, ее лицо было совершенно лишено злобы.

— Знаю, вы пережили ужасное путешествие. Однако добро пожаловать в Рим, — улыбнулась она и повернулась к брату, смотревшему на нас ледяными глазами. — Идем?

Все последовали за ней к портику. Мы с Александром шли позади, но, разумеется, привлекали к себе общее внимание. Женщины и девушки вытягивали шеи, чтобы нас рассмотреть; Юба даже посторонился, давая одной из них лучший обзор.

— Дочь Цезаря, Юлия, — шепнул Александр.

Редкая, необыкновенная красота выделяла ее среди множества привлекательных особ. Волны темных волос так и переливались на солнце, огромные черные очи были обрамлены длинными ресницами, и даже губы — тонкие или чересчур маленькие у прочих членов ее семьи — были безупречной формы. Юлия переводила взгляд с меня на Александра и обратно. Марцелл подошел к ней, шепнул что-то на ухо, и она захихикала. Внезапно я ощутила досаду, но не успела понять почему.

Октавиан поднял руку и громко произнес:

— Раз уж вам интереснее посмотреть на детей Клеопатры, нежели на меня… — Все тут же принялись горячо возражать, однако он беззлобно продолжил: — То я, так и быть, представляю их вам. Царевич Александр Гелиос и царевна Клеопатра Селена!

На нас обратились десятки взглядов. В толпе было по крайней мере несколько человек примерно нашего возраста.

— Великий Юпитер! — воскликнула Юлия. — Как они одеты!

— По-гречески, — пояснил Марцелл. И запоздало предупредил: — Они превосходно понимают латынь.

Щеки девушки порозовели.

Из толпы выступил статный мужчина в багряной тоге.

— Но ведь это…

— Римские граждане, — сухо проронил Цезарь.

— Ужас какой-то, — бросил мужчина. — Ну и парочка. Особенно мальчик.

— Мало тебе мальчишек на невольничьих рынках, Меценат? — Октавиан огляделся. — Может, кто-нибудь нас представит?

Марцелл охотно шагнул вперед, но Ливия опередила его, вытолкнув перед собой другого юношу. Тот недовольно сбросил с плеча ее руку:

— Что ты делаешь?

Наверное, один из сыновей, догадалась я.

Ливия сжала и без того тонкие губы.

— Цезарь спрашивал, не представит ли нас кто-нибудь.

— И лишь потому, что Марцеллу этого захотелось, я должен желать того же? Может, и в остальном ему подражать? Проигрывать на скачках подарки Цезаря, например?

Марцелл издал беспокойный смешок.

— А что плохого в игре на скачках?

— Ничего, если соблюдаешь приличия, — нахмурился Октавиан.

В его словах послышалось неодобрение. Племянник слегка покраснел, а потом все-таки представил нам собравшихся в портике, начиная с Тиберия, отпрыска Ливии, стряхнувшего ее руку. Он и его девятилетний брат Друз как две капли воды походили на мать — такие же остроносые и тонкогубые. И хотя мы ни за что на свете не запомнили бы сразу столько имен, Марцелл продолжал рассказывать. Наши сводные сестры, Тония и Антония, робко льнули к Октавии; ни одна из них даже близко не напоминала открытого и общительного отца. Кроме того, здесь была Випсания, маленькая дочка Агриппы, мама которой скончалась родами, и множество пожилых мужчин, чьи громкие имена я часто слышала в Мусейоне: Гораций, Вергилий и прочие.