|
Я разрешила Чарли, чтобы он поверил, что Ноэль его дитя. Не чувствуй себя обиженным. Все к лучшему. Мы должны думать о ней. У нее должно быть все. Я не хочу, чтобы моя крошка узнала бедность, как это было со мной. Я никогда не отдала бы ее равнодушным людям. Я знаю, что ты любишь ее, но ты не сможешь ее должным образом содержать, а Чарли сможет. По крайней мере, он мне в этом поклялся. Он ее любит, веря, что она его дочь. Поверь мне, Эннис, все к лучшему. Он и так бы присматривал за ней, если бы я его попросила, но лучше, если их будут связывать более тесные узы. Возможно, я ошибаюсь, но «правильно» и «неправильно» всегда смешивались в моих понятиях. Я хочу всего самого лучшего для моего ребенка, вне зависимости от того, что кто-то может считать это неправильным. Если все нормально для нее, то для меня это самое важное.
Я понимаю, ты подумал о том, что следует сделать запись о ее рождении и т. д. Может быть, по этому поводу уже существуют новые законы. Эннис, я этого не сделаю. Я никогда не зарегистрирую, что она рождена вне закона. Через некоторое время могут найтись люди, которые будут презирать ее за это. Я не позволю, чтобы над моим ребенком кто-то издевался. Я кое-что знаю из своего собственного опыта. Я постараюсь, чтобы у нее всегда было все самое лучшее. Что я могу сказать? Я не могу признаться в том, как было все на самом деле, я не могу сказать правду! Что ты ее отец. Но ты не сможешь ей дать все, чего бы я желала для нее. Чарли все сможет сделать, если появится такая необходимость. У нее будут няньки, слуги, все. Поэтому не будет никаких записей, никаких официальных форм. Это мой ребенок, и я все сделаю по-своему! Возможно, я ошибаюсь, но на свете нет никого, кого бы я любила больше, чем мое дитя. Мне кажется, что любовь важнее собрания моральных истин. Я не собираюсь сделать из нее гипсовую святыню. Я хотела бы, чтобы она наслаждалась жизнью и в ее жизни было много смеха. Больше всего мне хочется, чтобы она знала, как ее любят. Для меня ребенок — самое главное, я постараюсь, чтобы она была счастлива, мне все равно, что мне придется сделать для этого».
Я словно слышала ее голос, будто она снова была рядом. Она меня любила. Ирония судьбы в том, что из-за огромной любви она нанесла мне тяжелый удар и испортила всю жизнь! Слезы потекли по щекам. Письма так ясно напомнили мне ее! Я узнала то, за чем приехала сюда. Вернулась Мари-Кристин. Я все еще держала в руках письма. Она тихонько села рядом и внимательно посмотрела на меня. — Ноэль, — наконец сказала она, — тебя так расстроили эти письма? — Письма, — повторила я. — Все стало ясно. Нет никаких сомнений, что Эннис Мастерман — мой отец! — Значит, Родерик — не твой брат. — Мари-Кристин, — медленно промолвила я. — Теперь уже все равно. Слишком поздно!
На следующий день я поехала к Эннису Мастерману. Я сказала Мари-Кристин: — Я должна повидать его одна. Ты понимаешь — он мой отец. Ты так добра ко мне, ты все поймешь. — Конечно, — ответила она, — я все понимаю! Он ждал меня. Мы стояли и смущенно смотрели друг на друга. Затем он сказал: — Вы можете себе представить, что это все для меня значит! — Для меня тоже это очень важно! — С тех пор как вы родились, я надеялся, что смогу увидеть вас. — Очень странное положение, когда вдруг встречаешься со своим отцом! Мы разговорились и, как ни удивительно, притупилась та боль, которая пронзила меня, когда я прочитала письма. Я рассказала ему, как мама помогла Лайзе Финнелл, и о жутком настроении, которое не покидало меня после ее ухода. Я рассказала ему о пьесах, в которых она играла, о ее успехах и желании творить. |
