Голос у него был низкий, похожий на рев пламени — басовитый, гулкий, в котором то и дело потрескивает так, что нельзя не вздрогнуть. Слушать Ника было все равно, что смотреть, как ходит Алан: сразу чувствовалось, что дело неладно.

— Только этим и развлекаюсь, — ответила Мэй и пошла за соком для Алана.

Когда она вернулась, тот уже расположился в кресле у камина, как настоящий гость. Ник, словно бойцовый пес взаперти, рыскал по комнате — высматривал признаки опасности, готовясь броситься на врага. Он склонился над роялем, а услышав, как открылась дверь, настороженно, но не испуганно поднял голову. Мэй инстинктивно попятилась. Ее ладонь, державшая стакан с холодным соком, вдруг вспотела.

Мэй всегда делалось не по себе, когда они с Ником встречались взглядами, а теперь, когда выяснилась причина этого, и подавно. Он смотрел не мигая, и его глаза отражали не душу, а иной мир — мир без луны и звезд, без намека на свет или теплоту.

В следующую секунду Ник опять посмотрел на черно-белые клавиши и снова стал самым красивым парнем в мире: длинные густые ресницы, высокие скулы, черные, как сажа, волосы (они даже не блестели на свету и всегда казались мягкими), выразительные на первый взгляд губы, которые, однако, ничего не выражали.

— Ты умеешь играть? — спросила Мэй и почувствовала себя полной дурой, чего раньше с ней не бывало.

— Нет, — ответил Ник бесстрастным, как всегда, тоном. Мэй подумала, что ответ закончен: Ник всегда расходовал слова экономно, как путешественник — воду в пустыне. Однако через секунду он добавил: — Алан умел. В детстве.

— Сто лет назад, — вставил тот нарочито-небрежно. — Я тогда ходил в футбольную секцию и играл на гитаре. Но на самом деле всех сразил, когда мне дали бубен.

Он не сказал, что это было до его травмы, до смерти отца, когда у них еще водились деньги. Мэй стиснула дверную ручку. Ей вдруг стало неловко за свой дом.

— Мы тоже можем купить пианино, — сказал Ник.

— И куда его ставить — во двор? — Алан шумно выдохнул, почти усмехнулся.

— Переедем. Туда, где побольше места. Ты сможешь играть на пианино, в крикет, во что угодно. Стоит только пожелать…

Мэй никогда не слышала, чтобы Ник говорил с чувством, а вот угроза в его словах звучала много раз. Он не повышал голоса, но все вокруг отчего-то замолкало, и в этой звонкой тишине его слова звучали как шорох клинка, вынимаемого из ножен. Однажды Ник уже использовал такой тон — в ночь, когда ударил брата по лицу. Мэй вспомнила, как в следующий миг Алан хладнокровно наставил на него пистолет.

— Нет, Ник, — перебил он. — Так нельзя. — Алан отвернулся от него. — Мэй, спасибо за сок. Ну, рассказывай, что происходит с Джеми? С какими колдунами он связался? Что вообще стряслось?

Вот так Мэй очутилась в кресле напротив, держа перед собой согнутую ладонь, словно в ней все еще зажат стакан, и не зная, с чего начать. Это почти выводило ее из себя. Вечно так с этой парочкой. Нельзя сказать, что они ее раздражали — совсем наоборот, просто с ними она терялась. А теряться не хотелось.

— С Джеральдом, ясное дело, — бросила Мэй. — Он ведь обещал, что вернется за нами, вот и вернулся. Только я об этом не знала. Джеми встречался с ним у меня за спиной. Я их видела — они вместе гуляли, будто закадычные друзья. Всего два месяца назад чертов Круг Обсидиана чуть не убил Джеми! Я не понимаю, что Джеральду надо — может, он околдовал Джеми или еще что… Я вообще ни черта не понимаю!

Ну вот, опять она примчалась к ним за помощью.

Мэй стиснула кулаки и отвернулась к темному камину.