– И что вы собираетесь делать дальше? Подозреваю, желания вернуться в Монтану у вас нет. Являть себя миру, как того самого Бенджамина Вайта, вы тоже не захотите, – русская француженка посмотрела на меня.

– В Америку точно не вернусь, – я пожал плечами. – Нечего мне там делать. Бенджамин Вайт умер и таковым останется. А чем буду заниматься? Жить буду. Точно так же как жил в своей первой жизни. У меня нет цели – только путь. Я иду своей дорогой, а куда она меня приведет, не особо важно.

Сказал чистую правду. Как по мне, главное, не кривить перед собой душой и не пытаться строить из себя того, кем не являешься. А все сопутствующее – так и остается сопутствующим.

– Я вас понимаю, мистер Вайт… – Мари почему то виновато улыбнулась. – Думаю, теперь самое время мне рассказать о себе.

Я сбрызнул ломоть мяса на вертеле лаймом и молча кивнул.

После завершения процесса воспитания, Сунь Хуй, лично притаранил пару корзин провизии и здоровенный шмат свинины. Я до такой степени соскучился по печеному мясу, что немедленно принялся жарить шашлык.

Мари перевернула прутиком картофелину в углях, немного помолчала и тихо сказала.

– Папа меня всегда водил к морю и тоже пек картошку в костре. Он был русским офицером и воевал во Франции в составе русского экспедиционного корпуса. Потом служил во Французском Легионе. Но в Россию уже не вернулся, говорил, что не хочет сражаться со своим народом. По отцу я Курбатова. Курбатова Мария Алексеевна. Мы жили в Марселе. Когда началась война, отец сразу отправился на фронт, хотя был уже пожилым и больным. Его убили в первые дни вторжения немцев… – Мари ненадолго замолчала. – А мама работала медсестрой в госпитале, где они и познакомились с отцом. Я был еще маленькой, но хорошо помню, как в Марсель пришли немцы. Наши полицейские показывали им дорогу. Мама так и осталась работать в госпитале, чтобы прокормить меня. Только уже ухаживала за ранеными немцами. Только ухаживала, больше ничего. Она всегда очень строга к себе, очень любила отца и ненавидела фашистов. Но… но, когда ушли немцы, горожане сильно ее избили и побрили наголо. Грубо, тупой бритвой, у нее до сих пор остались шрамы на голове. У мамы были очень красивые, длинные волосы. Я их так очень любила и гордилась мамой. Я меня заставили смотреть, как маму бьют и бреют. Меня, совсем маленькую девочку! Заставили, те, ублюдки!!! – зло выкрикнула девушка, – которые снимали шляпы перед фашистами! Те, которые угодливо улыбались им! Те, которые доносили немцам на соседей за любое неосторожное слово! Те, которые верно служили оккупантам!

От представления того, что пережила Мари в детстве, мне стало страшно. Хотел что то ей сказать, успокоить, но не нашел слов, молча налил в стакан рома и сунул ей в руки.

Муся, словно поняв, что она рассказывает, подошел к девушке и положил ей свою голову на колени.

Мари одним глотком выпила и уже спокойно сказала:

– Я год после случившегося не разговаривала. Теперь вы знаете, почему я не люблю людей. Мы с мамой были вынуждены уехать в Алжир, где она сменила мою и свою фамилию на девичью. Поэтому я сейчас Мерсье, а не Курбатова. Во Францию я все таки вернулась и закончила университет в Париже. С другими студентами у меня тоже не ладилось. Из за внешности и моего дурного характера. Что, сами понимаете, не добавило мне любви к людям. А сразу после получения диплома, я снова уехала, потому что не могла находится в стране, где живут… – она ухмыльнулась и продолжила по русски, – где живут продажные бляди. Не удивляйтесь, мистер Вайт. Я очень испорченный человек. Правда. Очень испорченный. Вы даже представить себе не можете, насколько.

Вместо ответа, я подал ей прут с куском мяса. Муся тоже получил свою законную долю, но только после того, как мясо немного остыло.

Несколько минут ели молча, затем молчание нарушила Мари.