Так же как и тогда, сейчас она была чужой на этом празднике. Но все-таки вместе с Джилл, сойдя с поезда, доставившего ее из Берна, она направилась на Елисейские Поля. Память звала ее. И она не могла противиться.

Здесь, на Елисейских полях, двадцать пять лет назад израненный, изуродованный осколками английский лейтенант на глазах всех победивших наций бросил на землю перед восседавшим на белом коне маршалом свои награды, полученные за Марну и Верден. И вот четверть века спустя у Триумфальной Арки — генерал де Голль, члены правительства Национального Совета Сопротивления, генералы, префекты, командиры маки, летчики эскадрильи «Нормандия — Неман»…

Победившая Франция… Тогда, в восемнадцатом году, она сама, воспитанница маршала Фоша, олицетворяла собой эти слова. В ореоле славы ее запечатлел на портрете великий Серт.

Теперь… Необычайно широкий проспект, обрамленный по обеим сторонам бульварами, заполнили десятки тысяч людей. На балконах, в окнах, на крышах — всюду люди. Шум, приветственные крики, пение «Марсельезы», гром оркестров создают звуковой фон. Генерал де Голль пешком, в окружении ближайших соратников, идет к площади Согласия, а оттуда — к собору Парижской Богоматери.

Под Триумфальной аркой весело вспыхивает пламя, над ним колышется на ветру огромный национальный флаг. Когда-то она была знакома с солдатом, который лежит теперь под этими плитами. Это капрал, один из тех французов, которые поддержали Генри в подготовленном им восстании. Его все считают Неизвестным, но она-то помнит, как его звали. Стефан, как ее собственного сына, который тоже погиб, но уже на другой войне.

Сияющий проспект, по которому шла победоносная армия двадцать пять лет назад, памятник Клемансо. Каштаны на Елисейских нолях, о которых мечтал герой ее юности, плененный австрийцами Орленок, сын Наполеона Бонапарта, в пьесе Эдмона Ростана.

Тюильри, свидетель величия страны при двух императорах, площадь Согласия и площадь Карусель, где разливался во всю ширь поток революционных бурь и проходили смотры победоносных полков. Улицы, мосты, которым выигранные битвы давали имена. На другом берегу Сены — Дворец Инвалидов, сверкающий купол которого напоминает о великолепии короля-солнца. Гробницы Тюренна, Наполеона, Фоша. Институт Франции, через который прошло столько блистательных умов, Лувр, пропустивший длинную вереницу королей, создававших Францию. На постаментах статуи Жанны д'Арк и Генриха Четвертого… Дворец Людовика Святого и собор Парижской Богоматери, где молится Париж… Остров Ситэ — колыбель великого города… Париж… Ее Париж… Город детства, юности, всей жизни…

У Египетской колонны, вознесшейся над площадью Конкорд, шествие остановилось. Победители, герои подошли к народу. Громогласный приветственный крик толпы огласил французскую столицу.

Маренн уже пожалела, что пришла сюда, тем более, привела Джилл. Девушка отсутствующим взглядом взирала на происходящее вокруг. Казалось, она забыла Париж. Он стал ей совершенно чужим. Она очень устала. Своим, родным было лишь то, что связывало ее с Ральфом. В отличие от Маренн и она вдруг ощутила, как тревога закралась в сердце. Как же будет жить Джилл дальше. Сможет ли она побороть себя, привыкнуть к мысли, что все, что прежде было дорого ей, осталось позади, под обломками рейха. Это уже никогда не вернется. Но надо жить, как бы ни становилось трудно. Да, лучше бы сразу отправиться домой.

— Как ты себя чувствуешь? — наклонившись, спросила она дочь по-французски.

Джилл вскинула голову, недоуменно взглянув на мать. И Маренн вдруг осознала, что Джилл ее… не поняла. Точнее, она не сразу поняла, что она сказала ей, на каком языке. Она привыкла, что они говорят по-немецки, что вся жизнь идет на немецком, вся она немецкая, и только на службе ей иногда приходится вспоминать французский, и то редко, а так все больше английский.