— Перед тем как уехать из Берлина, — ответил за брата Людер. — Помните тогда, в тридцать восьмом году. Как вы думаете, зачем ей было уезжать, ведь она так любила светскую жизнь, театры, танцы. Чтобы она делала тут, в Гармиш-Партенкирхене? Нянчилась с больным отцом? Сиделка, прямо скажем, из нее была никудышная.

— Я помню, что Анна встречалась с Ким, — ответил Скорцени невозмутимо. — Это было в ресторане «Дом летчиков». Анна тогда очень злилась. Но все происходило в моем присутствии, и могу утверждать наверняка, вряд ли эта встреча нанесла Анне какой-либо вред. Особенно в том, что касается здоровья.

— Да, она злилась, — кивнул Людер. — Вы правы, вы очень хорошо изучили ее характер. Ей не терпелось отомстить. Она вела себя вызывающе, порой смешно. Но надо отдать должное ее молодости, сестра не понимала, кому бросает вызов. Она просто пылала яростью. И вдруг приняла решение уехать из Берлина. Вас это не удивило.

Скорцени только молча пожал плечами, глядя на огонек сигареты.

— Здесь, в Гармиш-Партенкирхене, как говорит Хуберт, — Людер снова взглянул на брата, она сначала была настроена очень воинственно, все время спорила с отцом, строила планы. И вдруг… Стала задумчива, грустна. И чем дальше, тем больше. Сначала все мы объясняли это переживаниями из-за разрыва. Я заканчивал в то время училище и должен был ехать к первому месту назначения, в Польшу. Перед этим заглянул домой, навестить родных. И обнаружил, а это была как раз осень тридцать девятого года, начало войны, что Анна вообще не выходит из комнаты. Она добровольно заточила себя в четырех стенах и не допускает никого, кроме горничной. Днем спит. Ночью гуляет по парку и… воет. Я сам слышал это, господин штандартенфюрер, — голос Людера дрогнул. — Это страшно, поверьте. Страшно, когда касается чужого человека, не то, что родной, любимой сестры. Я вышел ночью к пруду, у которого она бродила. Это было жуткое зрелище. Когда увидел ее — испугался. Вы помните, она была красавицей. Но теперь бродила, точно во сне, с растрепанными волосами, неопрятная. Внешность ее сильно изменилась. Никто не знал, что с ней происходит. На следующее утро к нам приехал доктор Мартин, тогда он впервые заговорил о Шарите, называя имена врачей, которые могут помочь Анне. Среди них он упомянул и фрау Ким, — Людер сделал значительную паузу. Скорцени молчал. — Хуберт не даст мне соврать. Когда он назвал ее, вот здесь, в гостиной, где мы обсуждали положение Анны, в тех самых дверях, — он указал за спину Скорцени, — раздался страшный крик. Там стояла Анна. Прервав вопль, она опрометью бросилась в сад. Я последовал за ней. Сестра сидела на траве, обхватив голову руками. Она сказала мне, взгляд у нее был совершенно осмысленный и полный невысказанной глухой боли: «Только не она, скажи им, только не она»…

— Нет, я не понимаю, — Скорцени пристукнул ладонью по поручню кресла. — Вы что, хотите убедить меня, что от одной встречи с Ким Анна сошла с ума? В самом деле? Но это смешно.

— Вы забываете, что фрау Ким одна из лучших в Европе психотерапевтов, — невозмутимо ответил Людер. — Она мо-жет вылечить, но в такой же степени способна и вызвать болезнь.

— Я сказал вам уже, капитан, что все это сущий бред, — произнес Скорцени, резко поднимаясь. — То, что Анна не хотела лечиться у Ким, это я понять могу. Но что Ким намерено нанесла ей вред — исключено. Это просто невозможно.

— Но у фрау Ким для того были основания, — возразил Людер.

— Какие? — усмехнулся Скорцени. — Если вы имеете в виду меня, я уже имел честь сообщить вам, что я думаю на этот счет.

— Не только вы. Ее сын.

— Что? Сын? Штефан? — Скорцени снова насторожился.