— Она уже не девчонка. Поговаривают, что она скоро родит государю наследника.

   — Я слышал это. Бедная государыня. Ей только этого не хватало.

   — Она терпелива. Стерпит и это, — заметил Валуев.

   — Позволь, Пётр Александрович, но... Всё понимаю: государь, как бы это сказать — любвеобилен, что ли. Бабы у него не переводились, где бы он ни был. В Париже был поначалу такой гулёж, что и бывалые французы руками разводили. Но когда ему доставили эту... княжну, то есть, он сделал стойку.

   — Стало быть, любовь...

   — Любовь-то любовь, да государыня-то сохнет. Пора бы заметить. Повсюду таскает девчонку за собой: в Ливадии снял ей отдельную дачу, на водах в Эмсе — виллу. Пора бы, как говорится, подумать о приличиях. Ведь не вьюноша.

   — Ужель забыл: седина в бороду — бес в ребро?

   — Это для нас, простых смертных. Но не для монархов.

   — Нет, я положительно сего не одобряю. Я на стороне государыни и готов оберечь её интерес, её спокойствие наконец.

   — Уж не собираешься ли ты, Пётр Андреич, начать поход против княжны?

Шувалов помедлил с ответом. Он покамест тщетно искал способа подсидеть княжну Екатерину. Посылал ей молодых соблазнительных жуиров из числа гвардейских офицеров, равно и к её наперснице Варваре Шебеко, с которой она не расставалась. Не клевало! Но это вовсе не значило, что нельзя её свалить. Вот ведь удалось сплавить её в Неаполь.

   — Отчего бы нет... Хочу облегчить ношу её величества, — наконец ответил он. — Неужто государь не образумится? Восьмерых детей нажили в совместном браке, почти все здравствуют. Каково глядеть великим князьям да княжнам...

   — Есть уж и княгини, — вставил Валуев...

   — Да, на проказы своего державного...

   — Самодержавного, — опять вмешался Валуев.

   — Самодержавного, — механически повторил Шувалов, — отца.

   — Императора могущественной империи, которой равной в мире нет. Распростёртой от Европы до Азии, от океана до океана, — поддержал его Валуев. — Да, Пётр Андреевич, как писал другой граф, которого ты не одобряешь, Алексей Константинович Толстой, — «Земля наша обильна, порядка же в ней нет...»

   — Крамольник, — угрюмо молвил Шувалов, ей-богу крамольник. Но великий язвительный талант. Мне его стихи, хочешь — не хочешь, а запали в память. Как он нас уязвил, помнишь?

   — Ещё бы. Я ведь всю его эту поэму — «Сон Попова» — в памяти держу:

   — Каналья! — вырвалось у Шувалова, — как есть крамольник...

   — А это не про тебя ли:

Шувалов невольно рассмеялся. Странно, но эти разоблачительные строфы исправили его настроение. Он сказал:

   — Я скорей лазоревый полковник, с лицом почтенным грустию покрытым, да. Однако ты, Пётр Александрович, не скромничай. В обществе говорят, что своего министра граф с тебя списал. Великая княгиня Елена Павловна, которой ты усердный почитатель и визитёр, говорила мне о том, хотя она тебя весьма ценит.

   — Знаю всё, — отозвался Валуев, — и даже могу тебе сии строфы с надлежащим выражением прочитать. Они того достойны.

Валуев поднялся с кресла, стал в позу как бы артистическую и начал:

   — Браво! — Шувалов вяло хлопнул в ладоши.