— Мачеха да и только, — ворчал «милый Саша», который был младше её на два года, втайне же уже примеривал шапку Мономаха и короны предков.

   — Всё уладилось, — сказал Александр входя. — Адлерберг станет всё готовить к церемонии.

Катя стала ластиться к нему, но он был озабочен, хмур — весь во власти разговора с Адлербергом, своих откровений по поводу магии чисел. Она поняла и отстала, уселась напротив и стала ждать.

   — Я долго говорил с ним, — наконец начал он. — Я высказал ему всё, что тревожит меня... Мои роковые числа.

   — Что за роковые числа? — недоумённо переспросила Катя. Ничего подобного она прежде от него не слышала.

   — Двадцать шесть — однажды я тебе говорил, но ты посмеялась и забыла. Двадцать шесть. Да и восемнадцать и его перевёртыш восемьдесят одно. Это мои оконечные числа, — прибавил он.

Она хмыкнула:

   — Какая чепуха, моё величество. Не надо вбивать себе это в голову.

   — Ты права — не надо. А оно вбивается помимо воли. Ничего не могу поделать...

   — Скажи лучше, когда это произойдёт? — нетерпеливо перебила, она впервые обратившись к нему на «ты». Но он пропустил эту её вольность, изредка, впрочем, пробивавшуюся в постели, мимо ушей.

   — О чём ты говоришь? Что — это? — переспросил он, всё ещё занятый своими мыслями.

   — Когда ты поведёшь меня под венец? — Катя даже притопнула ногой в нетерпении.

   — Теперь уже недолго ждать, — вяло ответил Александр. Он чувствовал себя в западне, кругом в западне. Это было странное чувство, доселе не посещавшее его. Все обложили его — даже любимая женщина, которая до недавнего времени казалась ему единственным и желанным прибежищем.

Он вдруг почувствовал, что хочет одного — чтобы его оставили в покое. Все, все — и Катя, и его дети, старшие и младшие. И министры, и двор с его мушиным гудением, пересудами и сплетнями... Великая усталость навалилась на него. Он не мог её сбросить, весь обмяк и закрыл глаза.

Катя тотчас почувствовала перемену — то было необъяснимое женское чутьё.

   — Что с вами, моё величество, — расхлопоталась она. — Вам худо?

   — Худо. Я устал. Нету сил. Прости меня — пойду к себе.

   — Прилягте здесь, я буду тише воды, ниже травы, — заворковала она, гладя его виски своими невесомыми нежными пальчиками.

   — Нет-нет, — торопливо ответил он. — Я пойду.

   — Что ж, ваша воля, — сердито буркнула она. — Вы мой повелитель. И всех нас повелитель, всегда и везде. Даже здесь, в обители любви.

Он с трудом добрался до опочивальни, разбудил дежурного камердинера, дремавшего в кресле, разделся с его помощью и, рухнув в постель, тотчас погрузился в долгий тяжёлый сон.

Сон был глубок и долог. Постепенно его оковы стали ослабевать, и вскоре в него стали вторгаться сновидения. То были фантастические тени его тревог и размышлений. В какой-то странной пляске то соединялись, то разбегались числа восемнадцать и восемьдесят один: образуя роковой год, приближавшийся с неумолимой постепенностью. Он убедил себя и Катю, она пугалась, хватала детей и неслась куда то, как давеча, когда во дворце прогремел взрыв... Потом какие-то невесомые фигуры сплелись вокруг него в хороводе... «Охранители», — подумал он, и в тот же миг они исчезли — растворились в пространстве.