— И вот тут я не согласилась, — сообщила мать. — Внешность его или еще что-то сыграло роль, я не знаю, но я стала его учить вести себя как нормальные дети.

— Заниматься с ним? Развивать?

— Это, конечно, тоже. Он с няней ходил на занятия, к нам приходил дефектолог на дом, но я сама делала другое: я именно учила его, можно сказать, дрессировала, как комнатную собачку. Учила ВЫГЛЯДЕТЬ обычным ребенком. Он был очень привязан ко мне и хотел научиться. Он быстро, не понимая, выучил все вежливые формулы, научился смотреть на меня в незнакомой обстановке, ловить мои сигналы, которые я подавала незаметно для других, и реагировать на них. Это было странное чувство удовлетворения, которое я испытывала: когда мы были вдвоем, никто не догадывался, что Ярик в свои пять лет не только не может поддерживать разговор, но даже плохо понимает обращенную к нему речь.

— У вас ведь был еще один ребенок?

— Да, старшая дочь. Она сейчас живет в Англии. У нее уже своя семья. Брата она вежливо ненавидит.

— Почему?

— Она считает, что он отобрал у нее все мое внимание и испортил ей жизнь. Она была умницей, отличницей, спортсменкой, но на ее достижения, как ей казалось, я не обращала должного внимания. В чем-то она, несомненно, была и остается права. Сейчас она спрашивает о брате так: а как там твой ангельский идиотик поживает?

— А что думал и думает по этому поводу ваш муж, отец детей?

— Он практически ничего об этом не думает. Он крупный предприниматель, весьма богат, кроме нас, у него есть еще две неофициальных семьи, в которых две женщины чуть ли не вдвое моложе меня и два совершенно нормальных сына-ребенка, он их всех поддерживает, успехами дочки обоснованно гордился, когда пришло время, отправил ее учиться в Англию… То, что я полностью посвятила себя Ярику, его, в общем-то, устраивает, я к нему ни с чем не пристаю, денег он мне дает и менять, насколько я понимаю, ничего не собирается. Впрочем, я не помню, когда мы с ним последний раз говорили больше чем пять минут кряду.

— Но институт? — вернулась я к поразившей меня детали. — Может быть, у Ярика все-таки произошла какая-то компенсация?

— Ну разумеется! Мне повезло в том, что Ярик — яркий флегматик. Он даже в детстве совершенно не был склонен бегать, орать, что-то ломать. Если его оставляли в покое, он просто часами сидел и, тихо гудя или жужжа, переставлял на ковре машинки, детали от конструктора или еще что-то в этом же духе. В детском саду он присутствовал на всех занятиях. Три раза в неделю мне разрешали быть рядом с ним, и тогда мы вместе что-то лепили, вырезали, клеили. Я дополнительно платила воспитательнице, чтобы в оставшиеся два дня она тоже уделяла ему какое-то внимание, привлекала к общим играм. Его всегда любили девочки, играли в него как в большую куклу. Ему это нравилось, он им улыбался и за всё говорил спасибо. И еще: вы так мне помогли, не знаю, как бы я без вас справился. Смысла этих формул он не понимал, но людям было приятно их слышать, это он видел, и чувствовал, и никогда не забывал сказать, как я его научила.

Потом мы пошли в небольшую частную школу. Я говорю «мы», потому что училась в ней, конечно, в основном я. Ярик никому не мешал на уроках, и за наши деньги учителя готовы были закрывать глаза на то, что он не усваивает программу. Еще с ним занимались два репетитора, логопед и дефектолог. Но вы правы, и само по себе развитие все-таки шло. К одиннадцати годам Ярик научился читать и писать. А к четырнадцати даже полюбил читать сказки и сборники типа «Денискиных рассказов».

— Как же он сдал выпускные экзамены?

— Это было сложно. Сочинение за него написали, он только переписал. Кстати, у Ярика прекрасный почерк, в прежние времена он мог бы работать каллиграфом.